Другая [стрела] была названа Безумием,
И когда она вонзилась в землю,
Видел я, как всех охватила лихорадка,
И те части их крови, что были темнее
Прочих, усилились тысячекратно.

- Фрагменты Эриция, Книга Нод

Он хромал, пошатывался и раскачивался из стороны в сторону, как пьяный. Ноги его сами шагали вперед, неся Даниэля по длинной неосвещенной полосе асфальта. Потом его повело в сторону, ноги подкосились, и он плечом ударился о перила, но вцепился в холодный металл, ища поддержки, заставил себя выпрямиться и продолжил путь.
Время от времени его слепил свет фар проносящихся мимо машин, которые осторожно выезжали из-за поворота и мчались мимо Даниэля, скрипя резиной.
Голос, поселившийся где-то у него в голове, продолжал терзать его.

Слушай.

Даниэль прижал пальцы к вискам, словно пытаясь отгородиться от этого звука. Но под кожей у него не было крови, поэтому невозможно было прервать ее ток. Он с силой стиснул зубы.

Слушай.

Он прижал ладони к глазницам, словно пытаясь вдавить их внутрь, но из этого ничего не вышло. Он заплакал кровавыми слезами, и кровь пачкала его руки. Но голос по-прежнему бился о стенки его черепа.

Слушай.
Все, что я сделал, я сделал ради тебя. Тебе придется смириться с этим.
Много – как много! – ночей провел я, просеивая видения, надписи, звуки. Годы. Десятилетия. Еще дольше. Тысячи ночей понадобились мне, чтобы облечь нашу историю в понятную форму. У тебя есть одна ночь, чтобы выслушать ее. Слушай.

Всхлипывая, Даниэль сел на песок пляжа и обхватил руками колени. Вскоре он начал раскачиваться взад-вперед в такт голосу, звучащему у него в голове.

Итак.
У созданий, подобных мне, существует тринадцать семей, и у каждой из них есть свой прародитель.
Только три из этих семей определяют себя по крови этого предка, только они сохранили имя живого бога. Только три семьи откликаются не на некогда полученное прозвище, не на тайное имя, придуманное старейшинами, чтобы скрыть истинные имена. Только три семьи называют себя прямыми потомками своих божественных предков. Это дети Ассама, сохранившие в крови болезнь своего пращура. Это отродья Сета, в чьей крови живет его болезнь веры.
И это мы.
Мы – разваливающаяся, раздробленная, увядающая семья. Мы древнее многих королевских династий и более подвержены вырождению, чем самая чистокровная аристократия. Мы – разбросанные повсюду мелкие осколки зеркала, хранящие печальные воспоминания. Мы потомки безумного бога. Мы – Малкавиане.

Даниэль открыл глаза. Дрожь унялась. Слабое тепло, возможно, лишь кажущееся ему, зародилось где-то в основании его черепа.

Ты знаешь, кто мы. Ты знаешь слова, символы власти – хотя тебя и не учили, но ты распознал их. Но ты не знаешь, почему мы стали теми, кем стали, почему мы были обречены на знание.
Ты должен узнать больше. Грядут ужасные времена, когда он – тот бог, что живет в твоей крови, скрывается в твоем разуме, - когда он соберет себя воедино. И ты должен быть готов.

Даниэль снова начал дрожать. Хотя неосвещенная дорога и окрестности были для него лишь колеблющимися тенями, что-то еще более темное заволокло ему глаза, мешая видеть.

Нет. Еще нет. Ты не можешь знать, почему я выбрал тебя. Прежде тебе нужно подготовиться.

Его пальцы прорывали глубокие бороздки в песке.

История Малкава, Отца нашей крови, начинается с Каина. Все наши истории начинаются с Каина, черт бы его побрал. Так уж получилось. Каин был первым, кого обременяли человеческие чувства и кто сумел сбросить их и перейти к следующему уровню творения. Ты веришь в Адама и Еву? Два раба. Ты веришь в Лилит? Ну и дурак. Ты веришь в эволюцию? Неплохая теория, но нашего существования она не объясняет.
Не важно, во что ты веришь. Каин был первым, кто встал над могилой, кто сумел переступить порог смерти и увидеть сразу два мира. Кто-то должен был быть первым. Был ли это тот человек, кто впервые вспахал девственную землю, засеял ее и ждал, когда созреет урожай? Был ли это Каин, убийца своего брата? Был ли это Утанапиштим, обреченный на бессмертие? Или кто-то еще?
Никто из нас этого не помнит, никто из нас не существовал в то время. И.. может быть, это и к лучшему. Если бы его имя было произнесено, его сила сокрушила бы твой разум…
Нет. Забудь об этом. Каин. Зови его Каин. Он был Первым.
Первый был зверем из праха, влажным от крови и безумным от жажды и горя. У него не было души, и он был одинок. Он был болен и хотел разделить свою болезнь с кем-то еще, потому что он не хотел страдать в одиночестве. Поэтому он построил город в тех землях, что позже были омыты водами Потопа, и выбрал трех детей. Со временем они тоже почувствовали одиночество и тоже нашли себе детей…
Малкав… При жизни Малкав был непростым человеком, если верить преданиям. Записи… противоречивы, но все они согласны в одной маленькой подробности. В некоторых текстах упоминается ангел, вестник, избранник – возможно, речь идет о нем. Он был избран, чтобы обладать видением, полученным от сира, или же, возможно, он был выбран из-за этого видения.
Записи становятся еще более непонятными, когда речь заходит о сире Малкава. Я читал, что его сиром был Инош1 Законодатель, который возлюбил Малкава за его мудрость и усадил по правую руку от своего трона, назвав визирем. В других текстах утверждалось, что Малкава избрал Ирад Сильный, желавший, чтобы сила духа и сердца его потомка были равны его собственной силе. Я слышал также, что Цилла Прекрасная узрела свет, горящий в глазах Малкава, и приблизила его к себе в отсутствие Каина. Песни Малкава повествуют о любви и жажде мудрости, но в них нет согласия… в них нет согласия.
Я думаю, что в конце концов сир Малкава возненавидел его. Может быть, он знал, что Малкав может прозревать грядущее. Фрагмент стиха из Ниневии дает намек, на изучение которого мне потребовалось триста лет; а из собранных осколков глиняной таблички можно понять, что кто-то из Трех призвал одного из Тринадцати и терзал и мучил свое дитя, так как ему не понравилось то, что сказал этот отпрыск… или не сказал. И происходило это, согласно стиху, в то время, когда Тринадцать восстали против своих создателей.
Все остальное довольно легко понять. Трое были низвергнуты; из сохранившихся текстов не совсем ясно, были ли они уничтожены окончательно, или же кто-то из их отпрысков сумел поглотить их сущности. Тринадцать заключили перемирие и жили все вместе. Некоторое время.

Тебе повезло, дитя мое, - ты живешь во времена, когда люди стали более милосердными. Они гордятся своими знаниями и всегда готовы к сочувствию. На Западе сумасшедших, может быть, и не любят, но и не стараются заковать их в цепи и запереть в камерах. На безумца, посреди улицы распевающего псалом во славу Матери-Луны, не обращают особого внимания. Когда люди пытаются вылечить его, они прибегают к лекарствам и играм.
Во времена наших дедов все было не так. Сумасшедшие не считались больными, они считались одержимыми. Считалось, что изгнать демонов из несчастных можно с помощью порки или голодания; тогда злобные духи должны будут покинуть ослабевшее тело и отправиться на поиски нового пристанища.
Такова была наша судьба. Многие внуки Малкава погибали, стоило им слишком далеко уйти от прародителя. Потомки других представителей Третьего Поколения были бы рады убить самого Малкава – но не стали этого делать. Может быть, им запретил Каин. Может быть, все дело было в Зрении и видениях Малкава, из-за которых кое-кто решался сблизиться с ним, и поэтому Малкав никогда не оставался в полном одиночестве. Он был одинок, да, но не совсем.

Малкав стал прародителем кошмаров. Ему была дана сила творить, но, как и прочие Сородичи, он мог создавать лишь свои подобия.
Но после того, как суть его изменилась, а глаза узрели то, чего его дети видеть не могли, он понял, что его создания больше ему не принадлежали. Они больше не были его подобиями.
Никто не мог противостоять ему. Никто.
Кровь, которую мы знаем, боги, герои и чудовища нашего племени – всех их породил Малкав после надлома. Спроси духов земли, прислушайся к глубинам дремлющего разума Малкава, задай вопрос старейшине любого из кланов – ты получишь один и тот же ответ. Те, кто был до, погибли. Те, кто пришел после – стали нами.
Он решил, сколько у него будет детей. Мы не знаем, что это было за число. Может быть, их было восемь, или двенадцать, или двадцать, или тридцать шесть. Все они были одним целым. И количество их собственных детей не превосходило того числа, потому что они выбирались лишь однажды и все вместе.
Я боюсь – и ты боишься, не можешь не бояться, - я боюсь, что один из его детей окончательно уничтожен. Числа священны, и он может проснуться, чтобы исправить счет.

Другим потомком Малкава был уроженец Урука, Города Площадей. Он знал дикаря Энкиду и жил при дворе Нинурты3 Воинственного и Эрры Чумного4. Он был умен, весел и выделялся своими достоинствами среди игиги5, что ночами правили в землях между реками. Звали его Ниссику, что означает «Мудрый Принц».
Имя было выбрано верно – или, быть может, имя само выбрало его. Ниссику был рожден трикстером, по крайней мере, так уверяют легенды. Он был шарлатаном, притворявшимся провидцем, или, возможно, аристократом, который развлекался, изображая приступы безумия, или простым сумасшедшим, полным очарования. Песни так непонятны, но они во многом сходятся…
Он вошел в семью, и он был одним из первых. Когда он выпил кровь Малкава и переродился… возможно, его укус был слишком глубок. Его Зрение позволяло ему видеть не только реальность, а его ловкие пальцы следовали за Зрением. Я слышал истории о том, как Мудрый Принц проник сквозь кожу мира и обнаружил холодные острые структуры, лежащие между мягкими нежными миражами. Говорят, что Малкав бросил его вскоре после Становления; хотелось бы мне знать, не видел ли отец самого себя в своем порождении.
Под тысячами имен и лиц скрывался Ниссику. Я слышал, как Гангрелы говорят об Иктоми, и думал о Ниссику. Я слышал Носферату, произносящих имя Малка Довольного, и думал о Ниссику. Иктоми, Малк Довольный, Дьявол Ганс, Вавилонянин, Пожиратель глупцов, Старый Ненавистник – все эти имена вызывали у меня одни и те же воспоминания. Я уверен, что Мудрый Принц дожил до наших дней; у меня нет доказательств, но я чувствую его смех, который крыльями моли щекочет мою исчезнувшую шею. Он опять идет куда-то, двигаясь к своей следующей цели, и глаза его неотрывно следят за следующей жертвой, а руки готовы схватить Ложь и разорвать ее на части, высвобождая то, что таится за ней. У него еще много работы.

И снова зашуршали сухие голоса, зашелестели их ломкие бумажные крылья.
«… Город этот был столь же велик, как и город Каина, но постепенно он старел.
Как и все живые существа, он был обречен на умирание…»

Хроники Каина правы. Города – живые существа, и время от времени они болеют. Второй Город заболел, и яд в нашей крови, в крови всех тринадцати колен, принес свои плоды. Правителей города постепенно охватывало беспокойство, а их стада сходили с ума под грузом обязанностей. Глубокие трещины рассекли сердце города… и сердце города разорвалось. И причиной тому снова стал отпрыск, покусившийся на своего сира.
А затем началась война.
Этот запах, запах пролитой крови, впитывающейся в землю, запах пожаров, и горящего жира, и волос, и кожи, и высохших костей, - этот запах… и все же…
Воспоминания… Они слишком слабы, слишком неустойчивы. Полные, завершенные образы войны не всплывают в памяти. Записи по-разному толкуют о причинах войны: то ли Древние пошли войной друг на друга, то ли скот восстал, то ли кто-то третий, может быть, Лунные Чудовища, прорвался сквозь стены. Тринадцать бежали, каждый в своем направлении. Никогда более не будут они сидеть рядом, упиваясь кровью; теперь они стали врагами и соперниками.
Во время этого бегства, недалеко от города Петра, Малкав погиб.
Мир Даниэля померк. В нем была огромная, зияющая пустота…
А затем мир вернулся, и голос вместе с ним.
Мы не знаем, чья рука дотянулась до бегущего прочь Малкава. Был ли это один из его братьев – может быть, Сет, или завистливый Тореадор, или Ассам, делавший первые шаги на поприще убийцы? Были ли это обозленные дети Сифа? Или чудовища, которые теперь спят глубоко под землей? Все это только предположения, потому что все, кто был с ним, тоже были пойманы и…
Его поймали, а затем стали рвать на части – клыками, когтями, бронзовыми кинжалами. Кровь его пролилась на песок и камни, потому что те, кто поймал его, боялись его крови и той энергии, что билась в ней, и не решились выпить ее. Но они разорвали его плоть, а затем взяли части его тела и бросили их в реки, утопили в океане, закопали под камнями.
Все, кто хоть что-то понимает в египетской мифологии, скажут тебе, что истинного бога так убить нельзя.
Нет, Малкав не умер. Его кровь впиталась в землю и затем пробудилась к жизни. Мне говорили, что его дети приходили к скале, где его убили, и лакали его кровь и уносили ее с собой. Каким-то образом кровь сохранялась в них – и с кровью в них сохранялся он, в них и во всех нас. Его разум, пошатнувшийся и расстроенный, пустил корни в умах его потомков. Его нервы, более не состоящие из мельчайших частиц плоти, связали воедино частицы его крови.
Всю эту историю я узнал из легенд, видений и бессвязного бреда. Но часто, слишком часто рассказчики в конце повествования утверждали, что плоти Малкава ни разу не касалось солнце, а значит, он никогда не был окончательно уничтожен. В это верю и я – когда у меня было тело, я чувствовал его внутри себя, и сейчас, когда тела у меня нет, я по-прежнему ощущаю его прикосновения. Он не погиб.
Помни. Это предание, легенда, миф. От этого рассказанная мной история не становится правдой, но не становится и ложью. Эту историю нашептала мне больная кровь, и черная желчь подтвердила ее. Эта история живет в тебе. Помни.

Для нас города имели большее значение, чем для остальных. Я уже говорил, что города – живые существа. Они дышат и пульсируют, как живой разум, – улицы их подобны складкам мозга, по которым быстрыми импульсами проносятся всадники и пешеходы, связывая одно место с другим. И чем старше становится город, тем явственней проявляется его безумие. Города – вот подходящее для нас место.
Семья нашла себе пристанище в Месопотамии, в Средиземноморье и в Северной Африке. Сильные зарастали жирком, а слабые понимали, на что они способны. Те, кто пришел раньше, кто был порождением уст Малкава и его отпрыска, селились за пределами темных переходов Урука, закутывались в дым и смотрели на голые черепа воинов Сеннахериба, подобные маленьким меловым холмам, скрывали пугающие тайны от пытливых умов жрецов Мемфиса и Фив. В Индии они пели странные песни о Пандавах; тени их падали на столы персидских князей. Их было мало, но они повсюду следовали за людьми, возводившими города.

Разумеется, семья не могла обойти Рим стороной. Как я уже говорил, мы – порождения городов, этих каменных живых разумов. Рим был упорядоченным разумом, великим разумом, в чьих переулках таились первые признаки упадка. Старшие из нас в восхищении бродили по улицам Рима, мечтающего обо всем, о чем только могут мечтать города.
Может быть, Рим мечтал о крови.
Запах крови и дыма ударил Даниэлю в ноздри. Он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь избавиться от вони, но тело ему не повиновалось.
Когда я вспоминаю о Риме, мечтаю или размышляю о нем, имя «Камилл» вновь и вновь приходит мне на ум. Камилл… князь. Его руки были из железа – смазанного маслом, чтобы уберечься от ржавчины, - и таким же прочным был его закон. Камилл был достаточно умен, чтобы приблизить к себе часть семьи и дать им столько свободы, сколько им захочется. Как и всем хорошим князьям, Камиллу нужны были предсказатели – как убедился Юлий на собственной шкуре. Мы процветали, нам позволили выбрать себе потомков, что мы и сделали. Семья жила… весьма хорошо в то время.
Когда вампир – не важно, разжиревший от крови аристократов или худой и голодный, как леопард в Колизее, - когда вампир чего-либо хотел, он получал желаемое от Империи. Граждане были сильны и многочисленны, как только можно пожелать, и каждую ночь корабли приносили из провинций новых сородичей. До того… до первых признаков разрушения мы жили в полном довольстве. Трения начались только тогда, когда и стадо и Сородичи слишком свыклись с существующими законами и порядком. И… и не было ничего, чего нельзя было бы исправить терпением. Но рано или поздно все должно было измениться.

Стадо было многочисленно, оно теснилось на небольшой территории и отличалось высокомерием. Их болезнь развивалась очень быстро и охватывала все новых людей, и уже не было смысла вскрывать нарыв – предотвратить эпидемию было невозможно. Империя волчьих выкормышей была обречена, и рок их был явственно читаем на лицах потомков Тиберия…
Другие… семьи смотрели на нас и думали, что видят наши замыслы. Зараза Малкава жила в наших венах, а династия императоров была подвержена сумасшествию, поэтому остальные считали, что Нерон и Калигула каким-то образом связаны с нами. Они видели узор, да, но не замечали ткани. Сумасшедшие императоры, трибуны и солдаты – не думаешь же ты, что сумасшествие было прерогативой правящей семьи? – влекли нас, но нам не нужно было подчинять их, по крайней мере, столь явно и в таких количествах. Для нас это была… игра, да. Слишком просто считать, что Калигула и Нерон были нашими ставленниками. Я думаю – я почти помню, - что кто-то другой отчаянно цеплялся за династию, но добивался лишь того, что очередной старый дурак ускользал у него из рук и попадался в сети, расставленные нашей семьей.
Калигула. Нарыв на теле человечества. Он был первым признаком упадка Рима; первым из их династии, кто открыто бросил вызов Лжи, но сделал это, не обладая видением. Он был слеп, и слепота его была заразна. Следующие предвестники упадка – Нерон с его пожаром и год четырех императоров8. Прежние правительственные структуры еще что-то делали, но жизнь в них быстро угасала. Кукловоды из числа Каинитов постоянно ссорились, пытаясь вернуть себе власть, но их незримые войны были, по большому счету, лишь еще одной судорогой умирающей Империи. В кровавое царствование Коммода Зов не раз влек нас к тронам, и мы наблюдали за постепенным развалом армии. За пять десятилетий сменилось более двух дюжин императоров, и только один из них не был убит! Искра надежды зажглась в глазах Патрициев, когда Диоклетиан и Константин почти – почти! – подчинили себе Империю, но нет. Все было кончено. Я до сих пор ощущаю привкус тщетных усилий… как влажный пепел, налипший на язык.
В нашей истории эхом разносятся скорбные плачи, повествующие о последнем собрании в Риме. Причиной встречи, насколько я понял, было падение великого города, но ничего хорошего из нее не вышло. Малкавиане, пришедшие на этот последний Зов, были убиты и преданы огню. Может быть, это была ненужная месть тех Каинитов, кто считал Калигулу, Коммода и прочих делом наших рук. Может быть, среди вандалов были… волки. Эта часть Паутины обратилась в пепел и покрылась тьмой, и цель собрания – чего они хотели достигнуть, хотели ли они защищаться или прятаться? – ускользает от нас.

Клан Малкавиан редко сталкивался с адскими силами. Личности, способные увлечься демонологией и темными искусствами, редко встречаются в Клане Луны. По крайней мере, это следует из привычек клана. Но одна легенда, относящаяся к эпохе Длинной ночи, все же намекает на связь между Малкавианом и адскими тварями, и связь эта наложила свой отпечаток на мир.
Как гласит легенда, демон по имени Элмолех преследовал Лунатика, желая отнять его душу, - предположительно потому, что заключил пари с другим демоном, который утверждал, что душу безумца не так-то просто заполучить. Уверенный в своих силах Элмолех выбрал в качестве жертвы монахиню, некую Женевьеву из Лиможа, которая была старшей дочерью семьи Малкава. Шесть ночей подряд он приходил к ней, терзая ее видениями ужасных мук, в полной уверенности, что ее и без того надтреснутый разум не устоит.
Но на седьмую ночь Элмолех, через окно проникнувший в здание монастыря, увидел перед собой весь клан. Он попытался убежать, но слитая воедино сила безумцев удержала его на месте. И хотя никто толком не знал, как им это удалось – но на Зов Женевьевы наверняка откликнулся один из Старцев, - Малкавиане, объединив усилия, вселили демона в тело смертного. После чего отпустили его, бессмертного и безумного, в ночь.
Те Малкавиане, которым известна история Элмолеха, говорят, что он до сих пор бродит по земле – этакий адский аналог Вечного Жида. Порою по Паутине проносятся истории о последней встрече с ним. Ходят слухи, что бывший демон спит в мусорных кучах Дрездена, вздрагивает от детского смеха в Рио-де-Жанейро или просит милостыню у прохожих в Йоханнесбурге. Те, кто говорил с Элмолехом, якобы слышали в его бормотании запретные пророчества, которых нельзя найти в Паутине. Но эти Малкавиане – по крайней мере, так говорят – тоже не могли ни с кем обсудить полученные знания. Все, что им остается, это поступать в соответствии с его откровениями. Как будто клану нужны еще какие-то оправдания кажущихся бессмысленными действий…

На то была воля Господня – так они утверждали. Господь пожелал, чтобы они собрались и отвоевали Иерусалим у мусульман. Господь пожелал, чтобы они покинули дома и босиком отправились навстречу смерти. Господь пожелал, чтобы в землях Рейна они убивали евреев, словно готовясь к грядущей войне. Господь пожелал, чтобы они разграбили Святой Город и убили его жителей.
Если Господь и в самом деле пожелал все это, то я готов поверить, что Он ничего не имеет против нашего существования.
Иерусалим пал в 1099, и вопли горожан до сих пор эхом звучат в нашей памяти. Кровопролитие, насилие, безумие – сама земля была иссечена до крови. И, подобно пролитому вину, кровь Малкава, носительница его сумасшествия, потекла по этим ранам к городу. Так много крови, так много безумия – да, даже земля рыдала, и мы слышали ее плач. Пришел Зов, и мы отправились в путь.
Другие, дети прочих кланов, видели, как мы собираемся там. К тому времени они уже объявили, что, должно быть, сам Малкав похоронен в Святой Земле, и что его сны, его слепой жар является причиной всех бедствий того региона. Они… весьма невежественны, даже глупы, если полагают, что сила Малкава столь невелика, - но в этом невежестве их спасение, так что не следует переубеждать их.

… А после чумы… Да. Второй приступ лихорадки.
Юнцы убеждены, что им известно очень много. Их веки плотно сомкнуты, но они уверены, что юность позволяет им лучше чувствовать окружающий мир. Это – это и были Анархи. Все еще нуждающиеся в тепле дети, которые только учатся правильно кусать жертву. Они весь мир оповестили о том, что больше не намерены терпеть старых законов. Они хлопали друг друга по плечам и хвастались своей проницательностью. И они попытались добраться до нас, полные уверенности, что мы – светоносные ангелы и что жар снизойдет на них и поможет им.
Мы – не группировка. Мы – не политическая партия. Мы – Семья Малкавиан. И никогда… никогда со времен его гибели мы не объединялись ни с какими группами или личностями. Никогда.
Помни об этом. Если понадобится – если им понадобится, твои сородичи нападут на тебя и выпьют твою витэ. Узы, связующие нас, нельзя разорвать; они не вынуждают нас к послушанию, не навязывают нам верность, они лишь… даруют нам близость.
Да. Так это выглядело в те дни. Среди анархов были наши кузены, племянники и племянницы, и даже дети. Да, были и старшие дядюшки и тетушки, которые смотрели на мятеж, но ощущали лишь досадный зуд, от которого можно избавиться простым почесыванием. Но многие и многие внимательно изучали мятежников, рассматривали их со всех сторон, сверху и снизу, и видели, что в молодых Каинитах накапливается злость, а их вера подобна зерну, насыпаемому в дырявый мешок. Мы – я говорю «мы», потому что я тоже был там, и я сотрудничал с другими членами семьи, которые чувствовали то же, что и я, - мы пытались переубедить их, открыть им глаза и показать им, что мешок у них – пустой.
Я… я не могу выразить это по-другому. Прости меня.
А они… они злились. Они считали, что их предали. Они жаловались на наше лицемерие – они обвиняли нас в лицемерии – и советовали нам заняться старейшинами.
Это, разумеется, пробудило во мне лихорадку… в нас всех. Если и есть что-то, чего я – мы – не переносим, то это откровенная идеализация невежества. Невозможно годами жить со Зрением и сохранять благожелательность по отношению к добровольно слепым.
В учебнике – если бы такой был когда-нибудь написан хорошим ученым-историком - последовавшие за этим годы были бы названы временем конфликта между нашей семьей и анархами. Но тогда нам было не так просто ощутить единство целей. Насколько же тяжелее смертным собирать по кусочкам большую картину! Тысячи не связанных между собой, но происходивших одновременно событий – смутные видения в Кельне, злобная выходка с огнем в Бонне. Постепенно – очень, очень медленно – анархи начали сводить воедино все рассказы о Малкавианах… те толкования, что стали им известны. Один из них – подлый Гаскон – плевался кровью и крушил все вокруг себя, когда понял, сколько сил они потратили на незначительную заварушку. Если бы ему удалось прожить еще три года, он разозлился бы еще сильней, став свидетелем последовавших за этим событий.
Камарилья.
Тогда я не видел нитей узора. Я не знал, насколько цельной была тогда семья, и почему так было. Даже сегодня я ни в чем не уверен. Может быть, это был просто здравый смысл, естественное отвращение к слепоте, к которой были так привязаны анархи. Может быть, старейшины или даже Старцы мягко направляли нас и убеждали клан действовать как одно целое.
Я никогда этого не узнаю, потому что ткань Гобелена в этом месте выгорела и осыпалась пеплом.

Невозможно забыть запах страха, исходивший от нас, от всех нас. Он смешивался с гарью костров, ароматом ладана и запахом пота.
Тогда случилось нечто, чего многие из нас не могли предугадать. Даже мне пришлось многими годами позднее собирать воедино разрозненные фрагменты этой истории. Пока старейшины, охваченные ужасом, боролись с инквизицией так, как могли, а их покинутые или отвергнутые пешки постепенно переходили на сторону анархов, некоторых из нас объединила новая идея. Разумеется, речь шла о единстве, но ты уже должен был понять, что нам, неупокоенным, единство не кажется столь уж привлекательным.
Я могу представить себе первые встречи. Ужасные создания, полубоги, чьи храмы лежали в развалинах, злые, как загнанные в угол собаки, были вынуждены искать спасения в обществе себе подобных. Хотелось бы мне знать, сколько «дипломатов» было убито, стерто в пыль, чтобы стать раствором, скрепившим фундамент Камарильи. Наверное, число их было велико, потому что Камарилья – будущая Камарилья – едва не погибла, не родившись. Старейшины отличались несговорчивостью и упрямством и не имели никаких оснований доверять друг другу. А так как наши собратья, наши дети слишком часто подвергались преследованиям и горели на кострах, нас к их тайным замыслам не допустили. Да, остатки нашей семьи (за исключением его детей, разумеется) могли погибнуть, стать козлом отпущения, подачкой для Церкви, и тогда исчез бы Гобелен, исчезло бы все.
Но нельзя недооценивать проницательность, даруемую нашей болезнью.

Хотя об этом и не принято говорить (кто-то может сказать, что этот факт «замалчивается»), но символы для кланов были много веков назад выбраны Малкавианами.
Первым из этих Малкавианов был страдающий аутизмом ребенок из Штирии9, мальчик по имени Пелинка. Его сир, Дагвина, обратила его, когда ему еще не было пятнадцати. Возможно, она сделала это из жалости. Или же она знала о его необычных способностях еще до того, как выпила его кровь и наделила его даром Малкава…
Он был нем, необразован и едва ли за всю свою жизнь видел рыцарский щит более двух раз. Но он рисовал – может быть, черпая их из памяти, - чудесные узоры, которые заставили бы любого писца разрыдаться от зависти. Его прародительница давала ему бумагу, краски, чернила и кровь – все, что он требовал, а Пелинка рисовал иллюстрации к рукописям и гербы, столь прекрасные, что любой король был бы доволен ими.
Однажды Дагвина – может быть, в шутку – попросила дитя нарисовать герб ее собственной семьи. Ответ отпрыска потряс ее. Когда она посмотрела на рисунок, она увидела в нем не только себя, свою личность, но и своего сира, и его сира, и всех Малкавиан, которых она когда-либо встречала. Каким-то образом Пелинка смог увидеть в ней ее настоящую семью и символами выразить ее мудрость, переплетенную с безумием.
Разумеется, Дагвина не могла упустить такую возможность. Движимая любопытством и, может быть, желанием сыграть шутку, она дала своему ребенку трудное задание – нарисовать гербы всех кланов, чтобы она могла «подарить» их ее былым союзникам.
Дагвина приходила к нему каждую ночь двенадцать ночей подряд, и каждый раз до восхода солнца он отдавал ей новый рисунок. Пелинка ни разу не видел Бруху, но выбрал эмблемой клана солдатский значок и порванные цепи. Никогда ему не попадались образчики египетского искусства, но он сумел изобразить картуш с проклятым Сетом. Каждый раз Дагвина бегло описывала ему новый клан, а он извлекал откуда-то недостающие знания и выбирал нужные символы.
Когда все рисунки были закончены, Дагвина взяла их с собой на собрание старейшин и представила их на суд сородичей. Все были восхищены, и хотя на собрании присутствовали представители не всех кланов, все сошлись во мнении, что гербы вполне заменяют отсутствующих. Единственным, кто посчитал себя оскорбленным, был Тореадор, Рафаэль де Коразон, которому не понравилось, что Малкавиане смогли создать нечто, превосходящее творения его собственных детей. Но остальные его не поддержали, и вскоре работы Пелинки стали известны всем кланам.
Рисунки Пелинки были забыты после подписания Договора Шипов, потому что раскол между «верными» и «неприсоединившимися» принес столько страданий, что мало кто из вампиров хотел вспоминать о былом единстве. Прошло немало времени, прежде чем другой Малкавиан на очередном собрании не решил пометить одно кресло рисунком разбитого зеркала, другое – увядшей розой, и так далее. Но это уже совсем другая история.