Сама мысль о чем-то, что прямо здесь и сейчас может быть устроено по принципам, которые люди не понимают, может игнорировать тот самый закон существования, который люди принимают на веру, может охотиться на них, влиять, превосходить — о нет, человек — венец творения! Мы определенно не можем низвергнуть это представление с его пьедестала. Если люди — лишь быдло, если они могут беспричинно умирать только для удовлетворения извращенных прихотей злобных чудовищ, — ну, этого достаточно для того, чтобы сокрушить чье угодно мнение о нашей единоличной ответственности за свою судьбу.
В течение пары лет я создал цикл представлений и проделал всякие связанные с этим работы. Я путешествовал по большим городам и устраивал показы — фокусы, иллюзия, ловкость рук. Я также взял себе за правило разоблачать по одному трюку за выступление. Профессионалы это ненавидели, но публике это нравилось, что обеспечивало мне занятые седалищами места. Кроме того, я учил любопытствующих детишек, расследовал странные истории, иногда даже показывался на телеэкране, чтобы опровергнуть утверждение о психических силах или сверхъестественном явлении. Как только я встречал сообщение о невероятном событии, мой мозг немедленно начинал лихорадочно трудиться, соображая, как это работает, как это случилось, как это можно заставить казаться реальным и как я смогу это повторить. В определенной степени мне нравились эти выкрутасы, и даже больше — думаю, я наслаждался, привязывая эти явления к своему пониманию. Я выражал их в простых, легко объяснимых терминах, показывал, каким образом все это было подстроено, и уходил с удовлетворением от того, что мир все еще умещается в коробке моего восприятия. Шарлатаны, лжецы и трюкачи — вот кто были те люди, коих я оставлял позади. Полагаю, что в известной степени я чувствовал себя лучше них: мир работал так, как я говорил, и если они хотели держаться за смехотворные понятия «веры», «парапсихологии» и «магии» — то, очевидно, они не были столь умны и образованны, сколь я. Как бы то ни было, мое странствие неотвратимо привело меня в Нью-Йорк, третий бастион дрянных эстрадных фигляров после Лас-Вегаса и Голливуда. В наши дни Бродвей выглядит великолепно, и если ты далеко-далеко от него, в трущобах, гетто и дурдомах развлекательного ТВ, ты это знаешь. У каждого тут два трюка и агент. Моя последняя работа: дать быстрый цикл представлений, а затем найти съемочную группу и разоблачить «дом с привидениями» для «Hard Copy» или «A & E».
Представление не было очень уж важной частью. Оно прошло точно так, как я ожидал: парение помощника в воздухе, сотворение шелковых шарфов из ниоткуда, проход через кирпичную стену и так далее. Обычное трюкачество закончилось преунывнейшим вечером; я снова наложил обильный грим и вместе со съемочной группой отправился — в микроавтобусе — к «особняку призраков». Ух, страшно. Господи Иисусе, я чувствовал какое-то забавное усиление шестого чувства. Сам дом был пригородного типа, стиля, может, 50-х, возможно, построенный во время экономического бума после Второй Мировой. С небольшим двориком, стоящий посреди скопления иначе огороженных, предназначенных для гостиниц и складов соседей, он выглядел не населенным привидениями, а просто унылым. Я так и пошутил в камеру... остроумный, млин. Внутренности дома были такими же: пыльными, скрипучими, пустынными, со случайными вкраплениями странной каменной кладки, дрожащими листами бумаги или таинственными пятнами воды. Ничего сверх обычного, но, определенно, именно такие вещи принимаются суеверными или жаждущими приключений детьми за «очевидность» существования привидений.
Я провел два дня за осмотром чертова дома. Ни одно привидение не высунуло своей башки, ни лично, ни на инфракрасной камере. Съемочная группа запечатлевала в основном мои обильные комментарии по поводу легковерных людей.
Дела пошли странновато после съемок. Я паковал остатки своих исследовательских приспособлений — датчики тепла, циркули, детекторы полей, — все в компактных, почти маленьких серых металлических футлярах, без лишних мигающих огоньков и прочего, — когда у нас появился посетитель. Солнце уже село; я надеялся прийти домой пораньше, но съемочная группа настаивала на парочке устрашающих ночных съемок призраков. Я уже достиг входной двери, чтобы перенести остатки моих вещей в автобус, когда женский голос, раздавшийся позади, напугал меня.
— Простите.
Простые слова, но они перепугали меня до чертиков. Я только что разоблачил унылый старый дом, в котором не было ни толики настоящей странности, и какой-то голос из-за моей спины смог вызвать холодок на моей коже и заставил подняться волосы на загривке. Я повернулся — пожалуй, слишком быстро — и заметил высокую женщину в строгом деловом костюме, стоящую на крыльце, прямо возле стены, именно там, где мои глаза не могли ее не заметить, поскольку я зашел в парадную дверь. Я сумел успокоить свои нервы.
— Я могу Вам помочь? Мы уже уходим, — сымпровизировал я.
Женщина сделала два шага по направлению ко мне. По какой-то причине мой желудок завязался в узел, а во рту пересохло. По коже все еще бегали мурашки, даже под моим — таким удобным — свитером. Женщина поправила свои узкие очки и одарила меня ровным взглядом, прежде чем продолжить:
— Я просто хотела бы с Вами сейчас поговорить. Я вздохнул:
— Если это насчет разрешения на съемку, то оно у парня в автобусе. Дом заброшен, и наша телекомпания все утрясла. Если насчет представления с магией — поговорите с моим агентом. Боюсь, эта ночь меня сильно утомила. Я прошу прощения за свою резкость, но мне просто хочется домой. Длинный денек, знаете ли.
Женщина подняла бровь, и я слегка переменил свою позу. Мне было неуютно, но я не мог определить, почему... словно она была из ментовки, или налоговым инспектором, или кем-то, застукавшим меня в разгар какого-то непристойного занятия, и наслаждалась властью надо мной. Она сделала еще шаг и добавила чуть более мягким голосом:
— Нет, я следила за Вашими работой и расследованиями. Я хочу обсудить Ваши методы — как один маг-профессионал с другим, так сказать.
В бледном свете крыльца я заметил, что она слегка старше, чем показалась поначалу. Желтый свет сделал ее выглядящей сухопаро и болезненно, а строгость прически и одежды лишь усиливала эффект тощей школьной учительницы.
— Я уверена, что Вы можете уделить мне пару минут, — добавила она. Я поместил свою сумку с инструментами на древний деревянный стул, что украшал крыльцо, даже не понимая, что делаю.
— Несколько минут, я полагаю, — сказал я слегка ошеломленно. Женщина вызвала у меня любопытство, нездорового толка.
— Хорошо, — улыбнулась она мне. Странно, но ее острая улыбка не принесла мне облегчения. — Очевидно, Вы установили, что в этом доме нет ничего особенного — но этого следовало ожидать. Я обнаружила то же самое, когда впервые заглянула сюда около двух лет назад. Вообще-то, меня больше увлек другой, в Остине — тот, в котором Вы получили такие туманные изображения.
— А что насчет него? — я скрестил руки. — Такой же, как это место: старый, хилый, ничего волнующего. Снимки с тепловым эффектом получились вследствие неправильной теплоизоляции и строения трубопроводов. Любой подрядчик превратит его из «дома с привидениями» в обитаемый в течение месяца.
Она покачала головой так, словно я допустил ошибку:
— Думаю, хорошая теория, но Вы в ней не разобрались. Вам следовало бы проверить теплоизоляцию прежде, чем вот так забраковывать ее.
Я фыркнул:
— Вы пропустили ту часть, где мы закончили с трубопроводами? Ветер, прошедший через крышу в систему труб, создает разность давлений в больших комнатах; это означает движение масс холодного и горячего воздуха. Просто.
Женщина приняла более легкомысленную позу и ответила:
— Конечно, вот только горячий воздух движется вверх. Третье изображение, зафиксированное Вами, двигалось вниз.
— Движение ветра, — ответил я, начиная получать удовольствие от дискуссии. Это был как раз тот спор, какой я часто наблюдал с так называемыми медиумами и волшебниками. Главное — не количество данных, а их истолкование. — Кроме того, Вы знаете не хуже меня, что стеклянные двери нагреваются и остывают со скоростью, отличающейся от таковой у остальных частей стен. Это означает различную излучательную способность.
— Хорошо, хорошо, — пробормотала она, снова до странности напоминая мне учительницу. — Тем не менее, вы не провели проверку. Вы сделали заключение, и Вы знаете, что об этом говорят.
В чем-то раздосадованный таким нахальством, я поднял свою сумку.
— Послушайте, мне надо идти. Возьмите мою визитку, и мы продолжим нашу дискуссию по электронной почте. — Своей свободной рукой я ухитрился нащупать в кармане бумажник, а затем бестолково уронил его на землю. Вздохнул, поставил сумку обратно на стул и нагнулся, чтобы поднять упавшее, но женщина меня опередила. Она протянула мне бумажник без пояснений, и я смог вытащить визитку. Повернулся, чтобы взглянуть на автобус, но его не было на дорожке.
— Думаю, что Ваши друзья уехали без Вас, — заметила женщина откуда-то сзади. — Однако я могу Вас подвезти. — Я повернулся назад, чтобы возразить, но она просто сказала: — Пошли. — Она бросила на меня понимающий пристальный взгляд и затем прошмыгнула мимо меня. Я пожал плечами и проследовал к ее машине.
Женщина водила старый «Ягуар» — элегантный, со вкусом сделанный, слегка не вписывающийся в круг того, что ожидаешь от... чего? Она, вообще- то, так и не открылась и не сказала, кем является. Определенно не фокусница — с дорогой-то машиной и обескураживающей внешностью. Я подошел бочком к машине — ночь становилась все более странной, — и объяснил женщине, где находится моя гостиница.
— Так насколько велико Ваше неверие? — спросила женщина, ведя машину. — Подозреваете ли Вы, что, вообще-то, существуют вещи, которые Вы не можете объяснить силой разума?
Я начал нетерпеливо фыркать, но на секунду остановился и задумался.
— Полагаю, это возможно, — сказал я. — Хотя ум многое объясняет. Женщина ухмыльнулась — на мгновение; в блеклом свете ночных машин и уличных светильников это показалось страшноватым знамением.
— А что насчет вещей вне понимания? Даже современная наука признает, что она не может объяснить все.
Я сделал расслабленное движение, но ответил:
— Конечно, но я просто не видел ничего подобного. Полагаю, вы можете сказать, что, когда я попробую постичь этих медиумов-любителей и им подобных, я предложу одно объяснение: «Это не может быть правдой, но это...»
— «...гораздо более вероятно», — закончила за меня женщина. Я проронил это слегка испуганно.
Когда мы добрались до гостиницы, женщина предложила подняться ко мне в комнату для продолжения беседы. Я отклонил достаточно предложений ясного свойства от поклонниц, чтобы понять: это не тот случай. К тому моменту я хотел установить, на что же точно способна женщина. Если она была мошенницей какого-то рода, она, в конце концов, была последовательна; если нет, то чего она хочет? Так что мы поднялись наверх.
Войдя, я захлопнул дверь, сбросил свою сумку на ночной столик и обернулся, чтобы обсудить суть дела. Женщина лишь сложила и убрала свои очки, и на свету она, казалось, обладала почти призрачным обаянием. Я сделал раздраженное лицо — обученный актер, вроде как и рявкнул:
— Хорошо, карты Вам в руки. Хотите выступить?
Женщина лишь наклонилась ко мне. Она пронзала меня своим пристальным взглядом, и внезапно я вновь почувствовал ужас, когда мой желудок завязался в узелок, но я был пригвожден к месту — отчасти этим страхом, отчасти потому, что какая-то безумно рациональная часть моего мозга нуждалась в знании.
— Вы ищете объяснения в мире вокруг себя, и это хорошо, — заявила она, медленно делая шаг вперед. — В отличие от ученого, Вы смотрите на проблемы, которые люди отвергают или высмеивают. Вы хотите встать у черты, чтобы добраться до дна таинств, которым люди не доверяют. Но Вы всегда отступали — люди никогда не хотят знать правду. Вы застряли на краю, пытаясь так выяснить что-то, но отошли в последнюю минуту.
Я не мог говорить. С пересохшим ртом, приросший к месту, я не мог испустить ни слова. Что-то в глубине моей головы, мой собственный голос прошептал: «Она собирается тебя убить».
— Я собираюсь оказать Вам услугу, — проворковала она, делая еще шаг вперед. — Я собираюсь сдернуть это покрывало, избавить Вас от этих сомнений. Я собираюсь провести Вас сквозь врата, и когда Вы это совершите, то никогда не будете больше бояться пропасти. — Она подошла вплотную, глядя не мигая в мои глаза, и слегка кивнула головой в направлении маленького бара гостиничной комнатки. — Сюда,
— скомандовала она, и, пока мой разум кричал «Она не в себе, она убьет тебя», мои ноги подчинились своему собственному обязательству и привели меня в комнату, на кафель.
Женщина оживленно проследовала за мной и встала предо мной. Она чуть нахмурилась, все еще глядя слегка наверх, а затем вновь сказала:
— На колени.
Мое тело затрепетало.
— Нет, — сказал я. Женщина ухмыльнулась.
— Понятно, последний акт неповиновения. У Вас сильная воля и пытливый ум. Будем надеяться, что Ваш отчаянный поиск истины не заведет в места, куда Вам не следует заходить... хотя, полагаю, можно сказать, что для этого уже слишком поздно. — Ее лицо застыло. — На колени! — повторила она, и я осел на пол.
— Не бойтесь, — сказала женщина, по-матерински гладя мои волосы, наклоняясь ко мне. — Каждый, кто через это проходит, поднимается мертвым, так или иначе. — Она поцеловала мою шею, и короткий нажим проложил путь обжигающему наслаждению; внезапно я стал осознавать каждый глухой удар своего сердца, пульс в висках, поток крови через вены — словно шелк, движущейся сквозь мою кожу. Уголком глаза я видел кровь, струящуюся ручейками по моей рубашке и брызгающую на чистый, белый ковер. Отражающийся свет ярких гостиничных ламп подсвечивал пол сиянием, в котором кровь — Твоя кровь! Она пьет твою кровь, и ты умрешь! — создавала глубокие алые узоры и лужи, просачиваясь сквозь толстые волокна с каждой каплей. Задыхаясь с безнадежностью утопающего, я чувствовал и вкушал соленую кровь, текущую сквозь мои собственные губы. В отчаянии я сглотнул и всосал в себя кровь, которая обожгла острейшей болью мое горло и проскользнула в мой пищевод. Мои глаза закатились к безупречно чистому потолку, когда я умер.
***
Я очнулся завернутым в погребальный саван, лежащим на холодной плите. Тьма вокруг меня медленно выпустила фигуры, стоящие группой на расстоянии руки от меня. Шепот гулял по комнате. Я не мог видеть ни ламп, ни знакомых стен, лишь тусклый огонек от масляной лампы, висящей под высоким сводчатым потолком. Моих одежд не было. Лишь белая мантия покрывала мое тело, но холод камня не тревожил меня. Отстраненно подумал я, что не дышу, что комната, похоже, создавала эхо чуть более громкое, чем если бы какой-то отдаленный звук уходил от меня, и что меня мучает жажда.
— Восстань, — произнес серьезный голос. Вновь множество шепотков увеличило, а затем уменьшило свою громкость. Я сел, сильно ощущая, что что-то исчезло, страшное и одновременно желанное — почти эротическое ощущение, но больше интеллектуального плана, вроде жажды знаний или мести. Я хотел, но не имел понятия — чего.
— Так восстань же из мертвых, кандидат, — пропел голос вслед за шепотками. Я уловил отрывки латинских слов, влетевших сквозь свод,
когда закутанная в мантию фигура приблизилась ко мне, неся в руках сосуд. Внезапно я почувствовал слабость и тошноту. Я взял себя в руки и спрыгнул с плиты.
— Ты будешь отдыхать вечно — или искать вечно? — вопросила фигура. Мой голос резко прокаркал:
— Я хочу жить. — Голос в уголке моего разума умолял, кричал, тараторил: «Ты мертв, и они снова убьют тебя. Ты будешь умирать снова, и снова, и снова». Он слабо сошел на нет, как только я выпрямился.
— Говорите со мной, — произнесла фигура; она держала сосуд передо мной. От сосуда донесся странный запах, манящий и отталкивающий одновременно. Я потянулся за ним, но фигура отшатнулась, повторяя:
— Говорите со мной.
Рот фигуры произнес предложение на латыни. От остальных силуэтов в комнате вслед за тем донесся тихий шепот. Я сам с трудом продирался сквозь слова, через предложения и заклинания на латыни, и мир вокруг меня казался зыбким. Наконец мужчина дал мне сосуд и приказал выпить; и с незнакомым мне желанием я сделал глоток из чаши. Неяркий вкус необычной крови наполнил мои чувства и полился по моему горлу, смывая голод, желание и неуверенность. Я чувствовал мертвенную холодность жидкости, ее кислый и тухлый вкус, приносящий затем ощутимое зловоние разложения. Близ меня фигуры в мантиях замерли словно статуи, но я заметил в них ужасное недружелюбие, словно они каким- то образом отражали древнее могущество крови, которую я проглотил. Я почуял внезапно жар и боль... затем — ничего. Сосуд, пустой, отлетел от моих губ и был быстро схвачен длинными пальцами фигуры передо мной.
— Ты отпил из сосуда и возродился в таинстве нашем, — пафосно произнесла фигура с ноткой нетерпения.
— Где... что это? — выдавил я.
В тусклом свете ламп одна из фигур шагнула вперед. Женщина, которую я встречал ранее, сняла капюшон и улыбнулась мне — вновь так, что заставила меня почувствовать беспокойство. На этот раз мой желудок не завязывался в узелок; взамен я почувствовал некое подозрение, ужасающую паранойю, когда она заговорила:
— Добро пожаловать в наш круг, Дитя мое. Ты пересек край обрыва. Теперь тебе многое предстоит узнать.
