Свежее мясо

"Следовательно, вы забираете жизнь у людей, которые потеряли свою душу?"
"Метафорически говоря, да. Мы входим в людей, чьи души разрушены отчаянием, гневом, пагубными привычками - в смертных, которые потеряли человеческую искру, без которой они просто существуют. Когда мы находим такого человека, мы проникаем в их тела, и изгоняем их, чтобы они вошли в забвение или же спрятались в глубине своих разумов, не могущие помешать нам".
"И что же случилось с Джереми?"
"Возможно, пагубное пристрастие Джереми разрушило его душу, но это только предположение", - сказал я. - "Если бы Джереми сделал что-нибудь, это бы было сделано во имя удовольствия; бессмысленное наслаждение без поисков чего-нибудь высшего. Он, наверняка, никогда не заботился ни о чем, кроме своей пагубной привычки, это разрушило его разум, не оставило в нем ничего человеческого - прекрасное вместилище для Голгохашта и его ненависти".
"Это всего лишь предположение", - сказала Ханна.
"Хорошо, второй вариант - то, что Джереми совершил самоубийство".
"В этом случае в его жизни было что-то, о чем он жалел", - сказала Ханна. - "И Голгохашт бы принял его чувства".
Я покачал головой.
"Ты не видела место преступления. Если Голгохашт и жалел о чем-то, так только о том, что жертв было недостаточно, чтобы насытиться".
"Есть ли другие варианты?" - спросила она.

Бездушные

"Хорошо", - сказал я. - "Существует еще смерть мозга. Джереми, к примеру, постепенно разрушал свой мозг. В сущности, он делал это по доброй воле и вполне осознанно. Другие люди могли быть жертвами случайностей, ставшие овощами благодаря поражению головного или спинного мозга".
"Болезням, разрушающим их мозг, как, например, менингит?" - сказала Ханна. - "Ты не можешь говорить, что эти люди не имеют души".
"Извини. Жестокая истина заключается в том, что душа все еще остается привязанной к телу, но более тонкой нитью, похожей на паутинку. Когда мозг поврежден, ему нужно что-то еще, чтобы выжить. Мы просто легким щелчком разрубаем нить, освобождая душу".
"Ты шутишь", - говорит она, ошеломленная.
"Представь себе", - сказал я. - "Ты заточена в тюрьме собственного тела, которое не умрет еще много лет. Душа хочет освободиться, она уже выполнила все свои цели. Овладение в этом случае - просто формальность. Это - всего лишь сдача поста".
Я вижу, что лицо Ханны темнеет, как она ищет среди кипы книг сигареты. Меня это удивляет, неужели кто-то, кого она любит, находится в коме или болен?
"Другой вариант - простое разрушение личности", - пытаюсь перевести разговор на другой предмет. - "Личность и желание жить люди могут потерять и по другим причинам - например, много лет живя в состоянии напряжения, эмоциональных проблем или же, как в случае Джереми, употребления наркотиков". - Я привожу себя в пример. - "Посмотри на меня. Герхарду было всего лишь двадцать девять лет, когда его идеалы были разрушены о коррумпированность и двойную игру полицейских, и работа полицейского потеряла для него смысл. Он начал сильно пить и впал в глубокую депрессию. В конце концов, он потерял свою душу. Он был просто ходячим трупом, каких полно на улице".

След веры

"Сначала я должен поговорить с друзьями Джереми".
"Почему?" - спрашивает Ханна.
"Голгохашт видит мир глазами Джереми. Связь с друзьями Джереми - то, что демон может использовать, чтобы приобрести веру, которая ему нужна, чтобы выжить", - я искоса смотрю на Ханну. - "Точно так же, как мне нужна ты".
"Существует много людей, которые верят в демонов", - говорит Ханна.
"Я не говорю об убеждении. Я говорю о вере. Это осязаемое для нас качество, невидимое, но настоящее, подобное воздуху, которым мы дышим. Это топливо, которое питает наши души. Без нее мы бессильны".
"Вера - не знание", - говорит Ханна.
"Забудь это философское дерьмо. Вера - это когда ты закрываешь глаза и прыгаешь с дерева, потому что знаешь, что кто-то поймает тебя. Это почти невидимое, это твои мечты или идеи, и то, что делает мечты реальностью. В нынешнем обществе мимо этой щедрости духа трудно пройти, и это лучшее, что существует в душе человека".
"Ну, и почему же он направится именно к друзьям Джереми?"
"Голгохашт, скорее всего, пойдет к людям, которые знают Джереми. Подумай об этом. Ты новичок в мире и твоим якорем являются знания тела. Ты придешь к людям, которые уже знают о тебе и верят в тебя, или же ты попытаешься связаться с незнакомцем?"
"В этом есть смысл", - говорит Ханна. - "Так с кого мы начнем?"
Я передаю ей мой сотовый телефон.
"Набирай. Я скажу номер".

Жатва веры

Ханна и я проходим через белые коридоры детской больницы Siedlung Neutempelhof, видя открытые двери и слыша плач детей. Отец Майкла Хависа ждет за пределами палаты, где лежит его сын. Джереми пришел к Майклу сразу же после убийства.
"Как он?" - спрашиваю я, пожимая его руку.
"Все еще слаб. Врачи говорят, что это было ударом для него".
"Что случилось?"
"Как я уже говорил по телефону, Джереми проскользнул в комнату моего сына, и они разговаривали".
"О чем?"
"Я не знаю. Было плохо слышно. Моя жена стала набирать 110, а я ворвался в комнату, чтобы поймать его... Только..."
"Только что?"
"Майкл бился в конвульсиях, а Джереми был на полпути к окну с гребаной усмешкой на своем лице и с окровавленным носом. Я побежал к Майклу..."
"Я понимаю, мистер Хавис. Мы бы хотели поговорить с Майклом, если вы не возражаете".
"Почему?"
"Он, скорее всего будет более открыт - он же не станет лгать при своем отце".
"Майкл - хороший мальчик".
"Конечно. Никаких проблем. Но Вы же знаете, какие дети".
Мистер Хавис кивнул. Я и Ханна вошли в палату. Майкл оказался крепким черноволосым мальчиком среднего подросткового возраста. Его глаза ничего не выражали, его сердце билось медленно. Доктора говорят, что это было жестоким ударом. Я знаю лучше.
"Голгохашт показался перед Майклом, и он был безобразен", - прошептал я Ханне. - "Наше мучение уродует нас. Мы были прекрасны до Падения, но тысячелетия мучений превратили нас в чудовищ. Если мы захотим, мы можем временно превратить наше основное тело в отражение того, какими мы были".
"И что же случилось?" - спросила Ханна.
"Голгохашт сбросил внешность Джереми Листа и показал свою истинное, ужасающее великолепие. Представь себе, что должен был почувствовать Майкл, увидев монстра из Бездны и узнав в одно мгновение, что и Бог, и демоны реальны. В этот страшный момент его прошлая жизнь превратилась в скопище грехов и правонарушений. И он испугался".
"Когда ты... собираешь жатву", - спросила Ханна. - "Это всегда выглядит так?"
"Жатва - не всегда боль и страдание... Но в случае Голгохашта это вероятнее всего. Это может быть явлением плачущему ребенку, когда говоришь, что его умершая мать - на Небе, и очень любит его. Жатва - это любая вера смертного в невидимое великолепие демона. Большинство демонов доверяются простым чувствам, подобным страху или боли. Другие находят себя в надежде и успокоении, поскольку каждым поступком мы делаем зарубку на наших душах. Делая добро в этом мире, мы разбиваем нашу непрерывную боль. Мы постепенно становимся ангелами, которыми были прежде, а не возвращаемся на старые пути безумия и ненависти. Мне жаль Майкла", - говорю я. - "Голгохашт пронес его сквозь всю эту боль и страдание и изменил его. Жатва веры из людей дает только сиюминутную пользу. Вера, происходящая не из убеждения, но из страха или благоговения, которые забываются со временем - не самый удобный способ. Ты можешь пожинать веру так часто, что человек перестанет верить. Вот почему получение веры через договор более эффективно. Это больший вклад, и возвращается она не быстро, но это устойчивый поток веры, которую мы можем получать изо дня в день".
Ханна смотрит на него и качает головой.
"Тут есть одна неувязка".
"Что?"
"Если Голгохашт пришел к Майклу, чтобы пожинать веру, почему он остановился на этом? Почему он не использовал и его родителей?" - она смотрит на спящего мальчика. - "Договор должен быть добровольным?"
"Да", - говорю я, глядя на нее со смесью сожаления и осторожности. - "Но, подобно любому соглашению, договор может быть заключен и против воли".
Я подхожу к кровати.
"Майкл", - тихо шепчу я на ухо мальчику. Его глаза становятся более осмысленными. Я знаю, что ничего не получу от него, но мне кажется - он не единственный в этой цепи. Быть может, он направит меня еще к кому-нибудь.
"Майкл", - шепчу я. - "Кто еще заключил договор с Джереми?" - я прикоснулся к его руке, снижая его страх. Ему не нужно новое потрясение.
Майкл смотрит на меня, я улыбаюсь.
"Я помогу тебе избавиться от договора, Майкл", - говорю я. - "Но я должен остановить Джереми прежде, чем он сделает это с кем-то еще. Кто еще имеет договор с ним?"
Глаза мальчика расширяются от ужаса. Он шепчет "Рики Мэтцгер", больше для себя, чем для меня.

Лица в толпе

"Так что, я и в самом деле исключение?" - спросила Ханна. - "Демоны чаще всего выбирают своей целью только знакомых и родных?"
"Опять, наша смертная память диктует нам, с кем мы встретимся в жизни благодаря старым привычкам, хобби и рабочему месту. Большинство падших придерживаются обыденной жизни того человека, чье тело они заняли, в той степени, в какой это возможно, потому что здесь есть знакомые, которые доверяют нам. Благодаря этому мы приобретаем связи в смертном мире, вне друзей и семьи. Как детектив, к примеру, я знаю полицейских в некоторых участках, я имею контакты на улицах, и мне приходится опрашивать подозреваемых и свидетелей ежедневно. Через эту сеть я узнаю сплетни о том, кто в чем нуждается и почему. Я могу использовать свое время, изучая человека и определяя все, что я должен знать перед встречей с ним.
Посмотри, общественная работа дает нам несколько контактов с людьми и небольшую степень контроля, но лучшая роль в жизни - те, когда люди сами приходят к нам за помощью. Это может быть банкир с доступом к чьим-то финансовым отчетам, бармен, выслушивающий проблемы людей или же фабричный рабочий, который ежедневно слушает сплетни на сборочной линии. Это может быть и незаконная работа, как, например, торговец наркотиками, который знает местных потребителей героина, проститутка со списком основных клиентов, букмекер, скинхед... кто-нибудь. Жизнь состоит из контактов и знающих людей. Мы, падшие, приобретаем контакты и выясняем, кто нуждается в чем-то больше всего. После чего мы можем убедить их, у нас есть что-то, что мы можем предложить. Некоторые демоны даже работают добровольцами, потому что это означает работу с людьми, которые в чем-то нуждаются. Обычная солянка из различных экстренных происшествий - самоубийства, беглецы, избитые женщины, надругательства, СПИД - приводит к нам множество нуждающихся людей. И в большинстве случаев эти люди так отчаянно нуждаются в помощи или в товарищеской поддержке, что примут ее независимо от того, кто ее предлагает. Исполнение надежд этих людей достаточно легко, тем более что их потребности очевидны".

Маленькие игры с верой

"Так, и что же ты получаешь от этих предложений?" - спросила Ханна.
"Силу", - просто сказал я. - "Вера и в самом деле обладает силой, способной перемещать горы, если ты знаешь, что делать с ней. Я имею знания, а ты, милая Ханна, подпитываешь меня, чтобы эти чудеса работали".
"Например?" - спросила Ханна, с любопытством посмотрев на меня и улыбнувшись.
"Хорошо, для начала", - говорю я, вспоминая о наших возможностях. - "Если я имею полное хранилище веры, я могу исцелить практически любую рану, нанесенную мне. Далее, я нуждаюсь в еде и отдыхе, как и все смертные, я не страдаю от повреждений или болезней. Это тело по-прежнему стареет - это ужасное проклятие не в силах преодолеть даже мы, - но я могу поддерживать его сильным и жизнеспособным до самого конца. Или же повышение физических сил", - говорю я. - "Чтобы убить родителей Джереми, Голгохашт, скорее всего, поднял возможности тела Джереми до сверхчеловеческих высот. Повышение его физической силы - отражение его демонической сущности. Он использовал веру, чтобы на несколько минут принять свой истинный облик, "накладывая" частично себя на его смертную оболочку. Фактически, с человеческим телом это проделать легко, поскольку плоть - гибкий сосуд для веры. Это причина того, что смертные подвергаются гипнотическим операциям, могут гулять по горящим углям или же у них появляются стигматы. Тело - проводник веры. От демона не требуется особых усилий, чтобы шагнуть на другой уровень и изменить себя физически, как это сделал Голгохашт. На телах родителей Джереми были глубокие отметины от когтей, и демон проявил огромную силу, чтобы причинить эти ужасные раны. Я также предполагаю, что он убежал с этого места с невероятной скоростью".
"Сверхъестественное очарование - проявление нашей небесной природы, она отражает наш былой небесный облик. Это - отражение нашего истинного облика и нашего нынешнего состояния. Голгохашт использовал это на Майкле и Ричарде, но это не было необходимостью. Голгохашт пришел туда не затем, чтобы взять веру - договор сильнее всего, что он может иметь в мире. Я подозреваю, что он наслаждается страхом увидевших его людей. Теперь подожди здесь".
"Почему?" - спрашивает Ханна, затем понимает, что мы остановились перед стриптиз-клубом. - "Не имеет значения. Я не хочу знать".

Схема души

"Дерьмо", - говорю я. - "Это означает, что Голгохашт все еще принимает заказы. Кому он служит?"
"О нет", - говорит Ингрид с улыбкой. - "Ты израсходовал свой кредит, Аримал. Если ты хочешь больше, ты должен заплатить".
Когда мы бежали из Бездны и попали сюда, наш гнев был в миллионы раз сильнее, чем когда Бог заточил нас. Многие из нас думали, что мы прибыли сюда и принесем опустошение человечеству за то, что они забыли нас и за то, что мы были мочой на Земле Бога. Мы не понимали, что память смертных может стать дамбой, сдерживающей наш гнев.
У самых везучих, таких, как Ингрид и я, сохранились такие качества как сострадание, храбрость и самоотверженность, это дало нам передышку. Мы остановились и начали изучать место, куда мы попали, и мы занимаемся этим до сих пор.
"Посмотри, Ингрид", - говорю я. - "Я буду должен тебе за это".
"Будешь должен мне? Это все, что ты можешь предложить? Если это так, позволь мне указать тебе на дверь".
В моем случае Герхард хотел стать отличным полицейским, но мир победил его. У других падших это потерянная любовь, неудачные амбиции, забытые надежды или просто незаслуженно короткая жизнь, которая взывает к их жалости. Я не знаю, почему, но эти воспоминания заставляют нас думать не самостоятельно на мгновение, и этого достаточно, чтобы отвлечь нас.
"Хорошо", - говорю я. - "Я могу сделать так, что никаких проблем с полицейскими не будет, решение твоих проблем стоит того?"
"О, хорошо", - говорит она. - "Ты слышал когда-нибудь о схеме пирамиды?"
Этот способ работает не для всех, но я счастлив, что я - один из них. Благодаря воспоминаниям Герхарда, действующим, как решето, я сумел побороть свой гнев. Это хорошо, потому что мучение демона усиливается, когда он причиняет вред другим. Фактически, чем большее мучение растет внутри тебя, тем больше тебе хочется вредить другим. При меньшем мучении ты скорее будешь помогать другим и будешь оказывать положительное влияние. К сожалению, намного легче причинять боль и страдание, чем вдохновлять и предлагать надежду.
"Голгохашту поручено сделать это?"
"Хорошо, сознаюсь, это не то же самое, как послание по цепочке", - говорит она. - "Но есть группа Рейвнеров, придумавшая схему пирамиды видов, и Голгохашт работает по ней".
Наше мучение затрагивает нас разными способами от того, как мы выглядим, до того, как мы действуем. Страдание порождает страдание, поэтому чем больше наше мучение, тем больше наши договоры и внешность отражают это. Нас привлекают договоры, обращенные к темным или отрицательным сторонам людей. Они поддерживают их недостатки и материальные желания, превращая наших слуг в карикатурных злодеев. Коррупция способствует моральному падению и деградации, и многие договоры, порожденные демонами с высоким мучением, отражают эту философию.
Наши силы вредны не сознательно, но потому, что эту энергию передаем мы; сила, чтобы вредить людям, знание, вызывающее безумие, причинение боли вместо исцеления или страх жертв вместо предоставления им надежды. Еще более это видно по нашему изуродованному и демоническому облику, потому что мы отражаем то, что мы чувствуем. Мы являемся отражениями нашей горечи и гнева. Это проявляется в жгучем огне и разрушающем кости холоде. Более того, мы - зеркало, все, что мы видели и чувствовали - тысячелетия страданий и зверств, собравшиеся в один ужасающий облик.
"Что они делают?" - спрашиваю я, зная, что это не может быть ничем хорошим.
"Просто подумай насчет этого. Рейвнер прибывает на землю и принуждает смертных к договорам. Он иссушает их без милосердия, пока они не станут настолько слабы и изуродованы..."
"О, дерьмо".
"... что они становятся прекрасным вместилищем для следующей волны Рейвнеров, которые тоже будут заключать подобные договоры".
"Я видел все в неверном свете. Люцифер хранит нас. Ингрид, мне нужно идти".
"Подожди", - Ингрид склоняется надо мной и шепчет мне на ухо. Она произносит два быстрых, древних слова, и я слушаю, затаив дыхание.
"Теперь ты должен мне", - говорит она, и я знаю, что мне долго придется расплачиваться с этим долгом.
Надежда переворачивает все. Если демон сможет освободиться от цикла гнева и ненависти и так или иначе помогает людям, тогда это сияние надежды проходит через его действия и внешность. Естественно, это не просто, но каждая частица добра подготавливает следующее действие, и становится намного легче помочь многим людям. Вскоре наши силы отражают наше состояние и приносят больше добра, чем вреда. Мы можем прикоснуться к кому-то и исцелить его, потому что мы не должны порождать страдание, если сами не хотим испытывать его. Мы можем предложить надежду вместо боли, потому что теперь мы знаем различие между ними.
Даже наша душа восстанавливает часть прежнего великолепия. Медленно уродливые черты исчезают, и мы видим себя такими, какими мы были тысячелетия назад. Это странное чувство, как если бы ты, будучи толстым, увидел себя похудевшим на сто килограммов и более счастливым.
Ты питаешься другими чувствами. Гнев все еще ждет тебя, чтобы подтолкнуть на жестокие поступки, но он уже не единственный твой спутник.

Уловки зверя

"Так он попытается использовать обезумевших детей как тела для своих друзей?" - спрашивает Ханна.
Я киваю.
"Если я не смогу остановить его".

Экзорцизм

"Как? Найдете священника и изгоните его?" - говорит она.
Я подумал, что она шутит, пока не посмотрел на ее лицо.
"Это не кино, Ханна", - говорю я. - "Произнесение молитв и "Библия" на лице - этого недостаточно. Честно говоря, тебе не нужны святые обряды, чтобы изгнать демона. Если ты сможешь заманить демона в ловушку, лучше всего действовать с помощью сильной воли и веры, и ты изгонишь его. Но это намного тяжелее, чем эти слова".
"А что насчет святой земли", - спрашивает Ханна. - "Или если плеснуть ему в лицо святую воду?"
"Земля и вода столь же сильны, как вера смертных в это. Кто из людей все еще ходит в церковь и искренне поклоняется Богу? Тысячу лет назад я бы согласился с тобой, но в эти дни найти на самом деле святую землю или источник святой воды, к сожалению, большая редкость. Нет", - я говорю. - "Нет, никакие сюжеты фильмов не могут повредить Голгохашту. Но я должен кое-что сказать тебе, поскольку ты - моя подстраховка", - я даю ей бумагу, исчерченную диаграммами и линиями, тщательно перечерченными с оригинала. - "Я знаю, что это не похоже на то, что ты обычно делаешь при вызове", - говорю я. - "Но это единственный способ для меня вырваться из Бездны, если Голгохашт убьет меня. Я нуждаюсь в тебе, и поэтому даю тебе схему ритуала. Так ты будешь иметь больше шансов призвать меня назад".
Ханна печально улыбнулась.
"Я вижу. Хорошо, что мне следует делать?"

Игры силы

Голгохашт был в палате Майкла, вероятно, пытаясь напугать мальчика. Я могу почувствовать его - еще один аспект наших естественных способностей. Все демоны могут почувствовать друг друга, когда мы используем наши знания или же когда мы принимаем наш инфернальный облик. В этом случае Голгохашт кажется мне рябью на воде. Я принимаю еще несколько колебаний от использованных им сил, но этого недостаточно, чтобы добавить еще один слог к его Небесному Имени. Я быстро перебираю варианты, думая, что следует сделать. Придется импровизировать, потому что мне не хочется драки в больнице. Я должен вытащить Голгохашта на крышу, где он никому не сможет причинить вред. К сожалению, у него тоже есть эти естественные способности, которыми я пользуюсь, так что варианты ограничены. Если я приму апокалиптическую форму, он почувствует это немедленно. Мы территориальные существа по своей природе, особенно из-за сил, вложенных в наше смертное имущество, и я думаю, Голгохашт более территориален. Он сначала придет ко мне, как к главной угрозе, и лишь потом вернется в палату Майкла. Проблема состоит в том, что я открою себя... Но у меня нет выбора.
Вместо этого я прикасаюсь к бесконечности, где ложные разрушенные орбиты звезд рассеялись в небесах. Я вглядываюсь в изменения Великого Плана, глядя в осколки будущего. Оно выглядит неясно, словно я смотрю в разбитое зеркало.
То, что вижу, неутешительно. Голгохашт - Рабишу, внушавший страх даже могущественным воинам других Домов. В любом случае, если между нами случается схватка, он легко разрывает меня на части. Так, если я смогу нанести ему поражение, это будет состязание в знаниях. Рабишу храбр, но он склонен ошибаться. Я должен привлечь его, не дать ему времени на размышления. Я показываю себя, свой истинный облик, этому разрушенному миру. Мои крылья цвета индиго вырываются из спины и нимб слабого света окружает меня. Переменчивое отражение луны появляется в моей тени, и, словно старая морская карта, линии и меридианы, отражающие золотой свет, охватывают мое тело. Голгохашт должен заметить меня. Мне недолго придется ждать его. Я изгибаю свет по своему желанию, переплетая воздух в химеру. Я должен сейчас действовать тонко. Я не могу сражаться с ним, пугая его иллюзорными кошмарами. Часть наших естественных способностей - устойчивость к иллюзиям. Это сделал Бог. Он не мог затронуть нас теми самыми картами, которыми он использовал для обмана смертных стад, поэтому он дал нам способность распознавать иллюзии. Мы имунны к вызванным страхам - но это еще и потому, что мы видели такие ужасы, после которых нас не испугает ни одна иллюзия.
Голгохашт проигнорирует мои попытки напугать его и постарается схватить меня за горло. Пусть будет так. Он будет смотреть сквозь мои иллюзии, и ему покажется, что я побежден, что заставит его снизить бдительность. Я чувствую новую вспышку силы со стороны больницы - Голгохашт, скорее всего, использует свои знания плоти, чтобы двигаться быстрее. У меня остается мало времени, но я не могу позволить ему спланировать нападение. Я должен склонить его к безрассудству.
Я наполняю легкие и произношу первый слог Истинного Имени Голгохашта. Где-то в больнице раздается испуганный вопль. Голгохашту не остается иного выбора, как немедленно напасть на меня. Он верит, что его жизнь зависит от произнесения второго слога. Демон бросается на меня, принимая апокалиптическую форму.
Тело Джереми превращается в машину убийства, мускулистую, с острыми зубами и когтями. Каждый Дом имеет свой облик, который изменяет форму наших смертных тел. Это - тень нашего истинного облика, когда перед Богом открывалась большая часть нашей сути. Именно то, что я хотел сказать Ханне, когда говорил, что человеческое тело может измениться, имея достаточно веры. Эти физические преимущества - аспекты нашей сущности, которые мы можем пронести через кости и плоть, изменяя по собственному желанию сухожилия и мускулы. Голгохашт поднимается на крышу здания как паук. Он сверкает нимбом черного света, со стуком плоти и когтей на руках, подобные саблям зубы выделяются на его челюстях, похожих на челюсти насекомого. Раскаленные добела тлеющие угольки горят в его фасеточных глазах. Я не отказываюсь от своих хитростей, хотя я уже отрастил крылья. Голгохашт видит меня. Он бросается на меня, но я прочел нити судьбы и отхожу в сторону за мгновение до прыжка. Голгохашт царапает мои ноги. Мои крылья бьются в воздухе, как кулаки Голгохашта, когда он пытался ударить меня. Он быстро поворачивается и ударяет своим сильным предплечьем меня в грудь. Я отлетаю назад, зная, что он атакует снова, стоит мне приземлиться. Уверенный в этом, я с трудом приземляюсь, и Голгохашт вцепляется в мою грудь, визжа, словно взбесившееся животное и разрывая меня когтями. Я соединяюсь с силами космоса и отбрасываю его на расстояние ста футов. Он на мгновение зависает в воздухе, удерживаемый основными силами перед падением с крыши. У меня есть только мгновение, чтобы воплотить свой план. Однако я колеблюсь. Изучение Великого Плана дает мне понимание будущего, показывая мне возможные результаты этого поступка. Поток информации труден для понимания точного времени, я вижу возможность сразить его, но теперь... Я должен принять верное решение, выбрать то действие, которое направит Голгохашта назад, в Бездну, но вдруг я понял, что эта тонкая ниточка надежды привлечет тьму, запрятанную глубоко в моем мозге. Удивительно, как древняя ненависть может обосноваться в разуме.
Если я откроюсь этой тьме, зная, что случится, то потеряю толику гуманности, которую мне было так сложно приобрести. И все это ради горстки смертных детей, которые через сотни лет станут пылью. Но если я позволю Голгохашту уничтожить их, какую часть души я потеряю? Кажется, что мы обречены жертвовать собой ради людей. Я могу лишь надеяться, что они стоят этого.
Темнота сладко впивается в мой мозг, губы произносят слова власти и линии причинных связей раскрываются перед моими глазами. Я вижу прыжок Голгохашта, длинные черные когти его в прыжке вонзаются в меня.
Передо мной вспыхивает сотня вероятностей, но я безошибочно двигаюсь через них, управляемый своим гневом, ища один шанс, который принесет поражение моему противнику. Когда я нахожу это, мои губы раскрываются в убийственном рычании. Много слов власти трещит в воздухе, поскольку я создаю свет между нами, и бросаюсь на Голгохашта, размахивая огненным мечом. В то же мгновение я становлюсь на край крыши, раскрывая свои крылья для полета. Голгохашт смеется, ужасный звук, похожий на треск костей. Он видит сквозь иллюзию и бросается на меня, словно лев. Его длинные когти касаются моего горла. Я вижу сцену, разворачивающуюся в моем разуме. Если я двинусь слишком быстро или слишком поздно, Голгохашт оторвет мне голову. Я решаю действовать, мысленно молясь Утренней Звезде, потому что я бросаюсь с крыши. Голгохашт летит вместе со мной. Его желтые клыки в нескольких дюймах от моих глаз, его отвратительное зловоние проникает в мои ноздри. Мы падаем, но Рабишу продолжает терзать меня своими зазубренными когтями. Мука неописуема, и я чувствую, как близок я к смерти. Черная радость, испытываемая им, ослепляет его, и он не замечает опасности. Я складываю крылья, и мы переворачиваемся в воздухе, Голгохашт находится теперь между мной и приближающейся землей. После того, как мы изменяем позиции, я использую силы снова, и мы летим с еще большей скоростью. Глаза Голгохашта расширяются, потому что он понимает, что он разобьется, тогда как я раскрываю свои крылья снова, и тяжелый Рабишу свободно падает, его когти царапают мне руки и грудь до кости. Высокая стена жилого дома с шипами из железа, предназначенными для художественного оформления, хорошо служит моим целям, Голгохашт ударяется о них достаточно сильно и исчезает в облаке пыли.
Я не приземляюсь, так как близок к земле. Мы, демоны, можем использовать веру, чтобы излечить многие раны, но ущерб, причиненный Голгохаштом - не самый легкий. Я вижу, как кровь льется на булыжники, и не удивлюсь, если я умру от потери крови. Я могу снова стать Либнером и доползти до больницы. Голгохашта нет в куче щебня у стены. Только разорванное тело Джереми Листа, в которое вонзилось более дюжины железных шипов. Даже внушающий ужас Рабишу не смог исцелить повреждения, нанесенные падением. Часть меня надеется, что он все еще падает, вопя от гнева и боли в Бездну, ждущую его. Я убираю апокалиптическую форму, когда первые врачи выходят из больницы и бросаются ко мне. Боль огромна, она раздувается, заполняя весь мир, и я радуюсь этому, надеясь, что высокая температура изгонит тьму, которую я пустил в свое сердце. Я знаю, что мне не всегда будет везти, точно так же, как знаю, что сражение с Голгохаштом не закончено. Если он сбежал из Бездны один раз, он сделает это снова. Это лишь вопрос времени, когда он сможет сразиться с Водоворотом и вернуться в этот разбитый мир. Быть может, к тому времени смогу стереть пятно с моей души, но если мне придется призвать тьму снова, чтобы предотвратить большее зло, я сделаю это. Небеса навсегда потеряны для нас, и Ад не может удержать нас больше.
Все, что у нас есть - этот мир, и мы выбираем то, что можем сделать здесь. Я думаю, что это стоит любой цены.

________________________________________________________________________________