Представление о «человеческой массе», как слабо организованной, аморфной совокупности людей, сложилось по аналогии с представлениями о бесформенных физических массах, например: «масса гуляющих текла из центра города к набережной и парку». «Человеческой массе» как наглядно представленному множеству людей синонимично слово «толпа». По определениям словарей русского языка, «толпа» – скопище, сборище, сходбище, толкотня, множество сошедшихся вместе людей (Ожегов), а также гурьба, ватага, орда, стадо, орава и т.п.. В английском языке слово ‘crowd’ (толпа) также понимается как «множество людей» – теснящееся, движущееся, очень плотное, возбужденное, бесчинствующее, нарушающее порядок, очень беспорядочное, шумное, взбудораженное, заслуживающее презрения (как видим, английский язык отражает преимущественно негативное отношение к толпе в традиционной британской культуре).
Толпа стала предметом интереса – прежде всего, художественного интереса – с начале XIX века у романтиков, для которых «толпа» – образ нерасчлененного множества людей, живущих отупляюще однообразной обыденной жизнью. В знаменитом стихотворении Пушкина «Поэт и толпа» интересующее нас слово стоит только в заголовке. В самом тексте вместо него упоминаются, как противопоставленные романтическому гению-поэту, «чернь тупая» («Чернь» -- было первоначальным, до переименования в 1836 году, авторским названием этого стихотворения в печати) , народ «бессмысленный» и «непосвященный» (латинский эпиграф стихотворения «Procul est, profani» переводится «Прочь, непосвященные»). Существует отдельный пушкинский набросок, который начинается словами: «Толпа глухая,/ Крылатой новизны любовница слепая», т.е. приверженная всякой новизне, но поверхностно, не понимая ее сути.
Такой же ограниченной, инертной и равнодушной силой предстает толпа в творчестве Дж. Байрона. В стихотворении «The Adieu» («Прощание») он называет толпу «тупой» и «подлой». В другом месте Байрон говорит, что «не ждет славы от бесчувственной толпы». В стихотворении «Гяур», противопоставляя романтического героя и толпу, Байрон опять говорит о интеллектуальной примитивности, духовной черствости и слепоте последней: «Толпа не видит ничего»):
… Его надменные черты
С пороком вместе отражают
Следы духовной красоты;
В грехе не все в нем погрязает.
Толпа не видит ничего,
Понятен ей лишь грех его,
Но в нем открыл бы взор глубокий
И сердца жар, и дух высокий.
(Пер. С. Ильина)
Ни того, ни другого толпа видеть не умеет.
Пушкин в романе «Евгений Онегин» называет толпой неразличенную публику бала:
Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота /…/
и званого обеда:
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.
а отобедав,
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Несмотря на то, что толпа состоит из множества индивидов, она обычно физически обозрима, и описывается в действии как его единый субъект. В приведенных примерах толпа «жужжит» за обедом, «валит» в гостиную, «мазуркой занята», «не видит ничего». В литературе встречаются выражения, типа, «орущая (галдящая, вопящая, разъяренная, притихшая) толпа», толпа может «стоять неподвижно», «застыть», а может, врываться куда-то, бежать, течь, заполнять собою пространство – храма, дворца, улицы или площади. В разных случаях толпу описывают как внимающую или ждущую, безразличную или агрессивную, паникующую или пассивную. Толпа может угрожать и быть преступной – грабить, врываться, захватывать, забить до смерти. Толпа может спасти, отбить жертву у насильника, палача. Политическая толпа стала решающим фактором ряда «бархатных» или «цветных» революций последнего десятилетия. Но и в этом случае речь идет обязательно о физически зримой, реальной уличной толпе.
Слово «масса» преобразуется в социологическое понятие (в смысле человеческой «массы») во второй половине XIX века, когда толпы становились политически все более значимыми и попали в поле зрения складывавшейся тогда науки об обществе. При этом за словом «толпа» сохранилось значение фактического скопления людей, тогда как слово «масса» стало приобретать свойство научного термина, обозначающего особый класс человеческих общностей. Например, когда французский философ Огюст Конт (Conte, 1798-1857), которого считают отцом современной социологии, использует наряду с терминами «народ», «класс», «пролетарии», термин «пролетарская масса», он имеет в виду, разумеется, не ту или иную конкретную толпу, но физически необозримую совокупность людей, связанных между собой признаком их принадлежности к пролетариату.
Другой классик социологии Эмиль Дюркгейм (Durkheim, 1858-1917) применяет термин «масса», когда говорит о гипотетически простейшей форме общности, основанной на абсолютном сходстве ее членов («О разделении общественного труда»): «Если попытаться мысленно установить идеальный тип общества, у которого связь зависела бы исключительно от сходств, то должно представить его себе как абсолютно однородную массу, части которой не отличаются друг от друга и, следовательно, не приложены друг к другу, которые, словом, лишены всякой определенной формы и организации. Это была бы настоящая социальная протоплазма, зародыш, откуда возникли все социальные типы. Мы предлагаем назвать характеризованный таким образом агрегат ордой». «Масса», таким образом, становится специальным понятием, отражающим наиболее простые формы человеческих ассоциаций (лат. associatio – соединение), которые в классическую эпоху социологии считались преодоленными самим ходом общечеловеческого развития.
Понятия «толпа» и «масса» оказываются связанными, но не синонимичными: толпа – всегда физически цельное, видимое и действующее множество людей, масса – понятие, характеризующее любое множество людей, взятое простейшим способом, с точки зрения его количества (энергии) и плотности. «Масса» может быть частичной характеристикой толпы, но не только. Такие скопления людей, которые постоянно образуются на вокзалах, торговых площадках, на людных пляжах и т.п., не будучи толпами, могут быть описаны как массы. С другой стороны, «масса» может быть характеристикой множеств, не имеющих вида физически зримой общности (масса читателей, зрителей, слушателей и т.д.). На практике, однако, слова «толпа» и «масса» часто используются весьма нестрого, иногда как простые синонимы.
Употребление слова «масса» в значении неразличенного множества встречается повсеместно, включая и тексты самого Дюркгейма. Например, сравнивая частоту самоубийств в северной и центральной частях Франции, Дюркгейм говорит о них суммарно, как о «двух областных массах населения», намеренно оставляя за рамками рассмотрения их состав и качественные различия. В этом случае «масса» употребляется не как социологическое понятие, а как результат простого сложения не подлежащих учету однотипных элементов; точно так же о массе как о неопределенной сумме говорят, указывая на массу открывшихся возможностей или массу подробностей какого-либо происшествия, говорят о массе машин, кафе и магазинчиков на улицах или массе впечатлений и т.п.
В период «войн и революций» XIX века и до конца Второй мировой войны 1939-1945 гг. понятие социальной «массы» чаще всего относилось к пролетариату – наименее структурированной части буржуазного общества, с которой связывали свой политический интерес идеологи коммунизма. «Революционная пролетарская масса есть, – писал Л.Троцкий в статье «Пролетариат и революция». – Нужно уметь единовременно на всем пространстве России вывести эту массу на улицы и сплотить ее общим кличем». Безусловно, «пролетарская масса» для Троцкого здесь – не просто констатация того, что в России имеется множество пролетариев, но социологическое понятие, описывающее известным образом обособленную физически необозримую, но реально существующую ассоциацию людей. В коммунистической лексике обращает на себя внимание нередкое употребление слова «масса» во множественном числе. «Надо всеми силами собирать, проверять, изучать… объективные данные, касающиеся поведения и настроения не отдельных лиц и групп, а масс»,- писал В.И.Ленин; «… к массам надо научиться подходить особенно терпеливо и осторожно, чтобы уметь понять особенности, своеобразные черты психологии каждого слоя, профессии и т.п. этой массы».
Чередование форм множественного и единственного числа слова «масса» в этой фразе указывает на то, что для Ленина не только пролетариат, но и другие социальные группы и профессиональные слои были интересны политически прежде всего как различные «массы», т. е. как простые формы человеческих ассоциаций, подлежащие революционной мобилизации или, как мы знаем из позднейшей истории, массовому преследованию и уничтожению. Во второй половине ХХ века понятие «масса» стало широко использоваться для описания людских множеств, объединенных признаком сходного действия или сходных взглядов, но не имеющих физически обозримого воплощения. Стало принято говорить о массе болельщиков данной команды, массе покупателей данного товара, массе читателей данной книги или газеты, массе вкладчиков, радиослушателей, посетителей, сторонников, участников чего-то и т.п.
Таким образом, понятие «масса» описывает самую простую форму человеческих ассоциаций, все случаи множеств, характеризуемых сходством, однотипностью поведения людей, а также их личных свойств, которые проявляются в рамках этих массовых ассоциаций и взаимодействий. Понятие «масса» характеризует также мощность этих множеств, с точки зрения их численности и плотности скопления на определенной территории.
Как известно, массы – только один из типов человеческих общностей, среди которых различимы, например, такие как семья, формальные и неформальные организации, партии, союзы и другие политические институты, включая государство, которые организованны иначе, чем массовые общности. Где, как и почему образуются такие массовидные агрегации, в чем состоят создаваемые ими психологические и социальные преимущества для отдельных индивидов и групп в целом, каковы созидательные и разрушительные возможности масс, наконец, как возможны массовые цивилизации – все это поле проблем для целого комплекса гуманитарных наук. Среди проблем, связанных с исследованием причин и условий массообразования – в той части, где они обоснованы представлениями людей о мире и себе в этом мире, составляют содержание задач культурологии масс и массовых обществ.
***
Итак, видимое множество людей не всегда может быть правильно описано терминами «толпа» и «масса»: все зависит от того, как организовано это множество – простейшим способом или более сложно, чем в толпе, и умеем ли мы эту сложность различать.
Например, наступающие войска обычно бывают планомерно организованы, хотя это может быть и незаметно неопытному глазу, тогда как отступающие войска, иной раз, потеряв управление, превращаются в толпы людей, объединенных одним желанием – как можно скорее покинуть поле боя. Поэтому сказать о наступающей армии как о «массе войск» – значит ограничиться только ее простейшей, количественной характеристикой. Сказать же об одной, наихудшей из форм отступления, что это «бегущая толпа» – значит совершенно верно указать на то, что множество людей в ней организовано простейшим способом, а именно, без разделения ответственности, только лишь солидарностью в цели и единообразием в способе деятельности.
Публику в зрительном зале или на футбольном стадионе отделяет от состояния толпы один признак – организованность расположения, привязка зрителей с помощью билетов к местам сидения. Иногда во время матча и всегда после него, как только зрители смешиваются, покидая свои места и направляется к выходам, публика преобразуется в толпу – в множество людей, объединенных солидарностью в цели и единообразием в способе деятельности.
Нередко мы сталкиваемся с не строгим употреблением слова «толпа» в значении «масса (народу)»; имеют в виду при этом не более чем простое скопление людей, обозримое множество, построенное как сеть анонимных соседств. Никакой другой организованностью случайная очередь, или простое пляжное многолюдье, или простое сборище зевак на базарной площади (замечательно описанное в рассказе А.П.Чехова «Брожение умов») не обладают и поэтому «толпой» как коллективным субъектом деятельности не являются..
Следовательно, мы можем столкнуться с двумя рядами случаев употребления термина «толпа». Во-первых, когда видимое скопление людей организовано простейшим способом – как сказано, без разделения ответственности, только лишь солидарностью в цели и единообразием в способе деятельности. Во-вторых, когда действительная организованность людей наблюдателю не понятна или им пренебрегаема, и он усматривает в скоплении людей не более чем толпу. Например, организованных забастовщиков, чтобы унизить, нередко называли «толпой бунтовщиков». Подчеркнем еще раз, что тесное скопление людей, если они не связаны между собой солидарностью в действии, не составляет толпы в строгом смысле этого слова. При этом любые общности могут быть охарактеризованы как массы, если существенным в них представляется количество, энергия и плотность.
2. Исторически скопления людей в такие общности, для описания которых термин «толпа» является исчерпывающе полным, возникали обычно под влиянием чрезвычайных обстоятельств – социальных или природных стихий, которые внезапно разрушали устойчивые формы социальных взаимодействий. Ни народные собрания в античных полисах, ни общественные ирригационные или строительные работы или воинские ополчения в ранних цивилизациях не были простыми толпами: это примеры пусть временных, но регулярно возобновляемых и правильно организованных (институциональных) общностей. Трудно сказать, были ли ритуальные скопления людей – такие, например, как многолюдные культовые собрания у храмов в эпоху Древности в Египте или Месопотамии – структурированы более сложно, чем это присуще массовой толпе. Безусловно, однако, что религиозно-гражданские ритуалы в городах Древней Греции или в Риме, включавшие уличные шествия и танцы, несение идолов и театральные представления, выполнялись не толпами, а хорошо организованной городской общиной (полисом).
В целом следует сказать, что организация жизни в обществах прошлого, начиная с самых ранних, обычно основана на структурах разделенной ответственности – семейно-родовых, государственно-правовых, корпоративных. Эти объединения людей более сложные, чем те, что основаны на единообразии в действиях и простой солидарности анонимного соседства. Массовидная толпа для них – это исключение, эксцесс, опасное и нежелательное социальное образование, возникающее в ситуациях войн, катастрофического голода и эпидемий, восстаний, стихийных бедствий или других общественных невзгод.
Второй, кроме сбоев в правильной организации жизни, важнейшей общей предпосылкой для толпообразования должно было быть достаточно плотное проживание людей, достижимое лишь в городах. Рим, крупнейший город Древнего мира, в этом смысле – наиболее продуктивный случай. Теснота – характерное свойство древнеримского городского пространства, а римские толпы – наиболее известные примеры этого рода массовидных образований в Древности. «Римская «форма жизни» обладала определенными структурными особенностями, – пишет историк Древности Г.С. Кнабе («Древний Рим – история и повседневность»). – Древняя римская прямая демократия предполагала физическое присутствие всех граждан при решении дел общины», «теснота воспринималась… как одно из частных, но вполне ощутимых проявлений демократической полисного общежития, простоты и равенства и в этом смысле как ценность», «стихия римлян – плотное и бодрое многолюдство, неотделимое от деятельности, движения, энергии». Однако, римское плотное многолюдство – это еще не толпа, хотя римские авторы используют слово populus в значениях как «народ», так и «толпа»:
…мнет нам бока огромной толпою
Сзади идущий народ: этот локтем толкнет, а тот палкой
Крепкой, иной по башке тебе даст бревном иль бочонком...
(Ювенал III)
«Здесь обращает на себя внимание не только теснота как таковая, но еще и особенность римской толпы – количество разнородных дел, которыми люди занимались одновременно на одном и том же ограниченном пространстве», – пишет Г.С. Кнабе, употребляя слово «толпа» в значении скученности, многолюдья. «Толпа» – в специальном смысле слова, как особая общность – рождалась в Риме из многолюдья тогда, когда общий интерес, страх, ликование или иной аффект на время отрывал людей от разнородных занятий, объединив на время «солидарностью в цели и единообразием в способе деятельности». Частота толпопорождения всегда возрастает в период социальных кризисов.
В эпоху, предшествовавшую образованию империи, политическая жизнь в Риме достигала необычайной остроты, собрания во время ежегодных выборов магистратов нередко переходили в вооруженные уличные столкновения. «В 53 году из-за консульских мест происходили настоящие битвы, так что консулы так и не были избраны», – читаем мы в книге по истории Древнего Рима. Далее в ней приводится такой случай. В начале 52 года недалеко от Рима на Аппиевой дороге случайно встретились следовавшие со своими вооруженными людьми два претендента на должность консула, выдвинутые противоборствующими сторонами. «Произошла ссора, перешедшая в свалку, в результате которой Клодий был убит людьми Милона. Убийство Клодия вызвало в Риме волнения. Толпа, в которой кроме плебеев было много рабов, возбужденная речами трибунов, друзей Клодия, торжественно перенесла его труп на Форум, в Гостилиеву курию (место сенатских заседаний), где был устроен погребальный костер; в результате возник пожар, во время которого сгорела курия. Толпы народа требовали мести за смерть Клодия».
Следующий пример образования толпы взят из события публичных похорон Юлия Цезаря на том же Форуме (Цезарь был убит 15 марта 44 г до н.э. сенаторами-заговорщиками во время заседания сената). Публичный ритуал сожжения умершего государственного деятеля по сути своей всегда предполагал скопление народа. Но для превращение этого скопления в толпу в данном случае требовалось дополнительное условие, а именно, убеждение народа в том, что произошло нарушение всеми почитаемого порядка. И в этом обстоятельстве масса людей черпала чувство своего права солидарно и единообразно выступить в защиту попранной справедливости. «В толпе, которая присутствовала на похоронах, было немало ветеранов и легионеров Цезаря, его клиентов и провинциалов, находившихся под его покровительством. Труп убитого диктатора был сожжен на Форуме, после чего возбужденная толпа направилась разрушать дома заговорщиков. С большим трудом удалось предотвратить погром и пожары». В этом фрагменте описаны два разных сгущения людей на площади: с начала – это упорядоченная традицией масса зрителей, участников похоронного ритуала, а затем – особого рода самоорганизованная и возникшая вне рамок принятого общественного порядка группа. Это и есть «толпа» в том смысле, которого мы будем придерживаться в дальнейшем изложении – действующая как коллективный субъект, анонимная по составу самоорганизованная группа, объеденная солидарностью своих членов относительно цели и единообразием в способе деятельности.
Европейское Средневековье – до его самого последнего периода, называемого эпохой Возрождения – мало располагало к толпообразованию. «Окруженный огромным миром, полным реальных и воображаемых опасностей, человек средневековья стремился уйти от этих опасностей, замкнувшись в собственном доме, – пишет А.Л. Ястребицкая в книге «Западная Европа XI-XIII веков». – Публичность античного быта эпохи, когда основную часть времени гражданин (во всяком случае, мужчина) проводил на улице /…/ – эта публичность отошла в прошлое вместе с просторными городскими площадями, открытыми театрами и местами заседаний совета, портиками и аллеями, где, прогуливаясь, философы наставляли учеников. В средние века быт организуется вокруг дома, хотя, конечно, дома были весьма различными/…/». Низкая плотность средневекового, почти везде крестьянского, населения, численность которого в Италии и других странах Западной Европы достигла античного уровня лишь к XIII веку, в целом не способствовала образованию людских масс, способных действовать как толпы.
С точки зрения массовых эксцессов можно было бы обратить внимание на такие редкие в историческом масштабе эпизоды как крупные крестьянские восстания. Но лишь расцвет позднесредневековых городов в XIV- XV вв. вернул массы и толпы в социальную историю. В ряде случаев речь идет о нищенствующих жителях средневековых городов. «Особенно много нищих появляется /…/ с XIV века, когда средневековая экономика начинает перестраиваться на новых основах и когда в ряде мест феодалы сгоняют крестьян в земли, предпочитая зависимому барщиннику наемного батрака. – пишет Ястребицкая. – В городах, особенно бурно развивавшихся в этот период, ниже прожиточного минимума находились /…/ от четверти до половины жителей».
И все же в эпоху Ренессанса массовость была связана не только с бедностью, но и с богатством, она была порождена самими формами публичной жизни городов, понимавших себя как коммуны, политически управляемые избираемыми властями. Выборы, борьба партий и групп, торжественные церемонии по различным поводам общегородского значения, а также практически непрерывные войны между городами и внутренние гражданские конфликты этой кризисной эпохи создавали среду, всегда чреватую специфическим для города площадным многолюдьем государственных церемоний, военных приготовлений, мятежей и переворотов, зрелищ и карнавалов.
Флоренция – крупнейший город, своего рода столица итальянского Возрождения. В 1406 году завершилась успехом осада флорентийскими войсками города Пизы, ближайшего к Флоренции морского порта в устье реки Арно. «Известие о захвате Пизы было встречено в городе с великим торжеством, – читаем у М.А Гуковского в кн. Итальянское Возрождение, – три дня Флоренция была иллюминирована, в ее главных церквах проходили благодарственные молебны, на площадях были проведены правящими гражданами три пышные воинские соревнования – так называемые джостры, на которых собирались громадные толпы зрителей и где богатые дамы гордо щеголяли невиданной роскошью своих расшитых золотом и драгоценностями платьев, на глазах всего народа нарушая все и всяческие законы против роскоши, так часто издававшиеся правительством». Редкий случай мирно настроенной толпы.
Выдающийся ренессансный гуманист, флорентинец Франческо Гвиччардини (1483-1540) в своей «Истории Флоренции (1509)». описывает действия городской толпы, решившей судьбу знаменитого доминиканского монаха-проповедника флорентийца фра Джироламо Савонаролы в 1498 году. Неожиданная и яростная вспышка народного возмущения человеком, еще недавно пользовавшимся почетом и любовью в городе, неожиданный стремительный перенос предмета агрессии толпы, роль личностей, способных сопротивляться увлекающей ярости этого сообщества анонимов – все это запечатлено в следующем описании погрома.
«После убийства [толпой ] Франческо Валори и разграбления его дома ярость народа обратилась на Паолантонио Содерини /…/; к его дому устремилось тогда много честных людей, которые не питали а Паолантонио такой ненависти, как к Франческо, – их послала туда Синьория, чтобы предотвратить беду; народ был усмирен; а если бы его не обуздали, то был бы нанесен величайший вред городу и положение в нем сильно ухудшилось/…/. Потом толпа вернулась в Сан Марко, который защищался очень отважно, и там, по-моему, выстрелом из арбалета выбили глаз у Якопо де’Нерли, который в этой смуте возглавлял партию, враждебную монаху, и имел огромное число сторонников среди юношей, носивших оружие, и среди многих недовольных; наконец, после нескольких часов борьбы, они силой ворвались в Сан Марко, схватили и повели во Дворец фра Джироламо, фра Доменико и фра Сильвестро из Флоренции, который, хотя и не проповедовал, был близок к фра Джироламо, и, как считалось, знал все его секреты.
После этой победы оружие было оставлено, а власть и влияние в государстве перешли к врагам монаха, которые старались укрепить свое положение /…/ ».
Борьба за власть, за справедливость, за выживание (например, в случаях массового недорода), за веру или по другим чрезвычайным обстоятельствам, которые касаются множества людей, происходящая в формах случайных выплесков социального напряжения – это явный признак общественного, культурного, кризиса. Древний Рим периода гражданских войн – это Рим кризиса республики. Войны и внутренние конфликты итальянских городов обозначают кризисное пограничье между жизненными укладами Средневековья и Нового времени. В других землях Европы установление основ Нового времени также прошло через полосу тяжелейшего кризиса сер. XVI- сер. XVII вв., воплотившегося в религиозных и светских войнах, в распаде сложных общественных и экономических структур, который сопровождался обильным произрастанием простейших массовидных агрегаций.
«Тридцатилетняя война имела страшные хозяйственные, экологические и цивилизационные последствия», – пишет о первой общеевропейской войне 1618-1648 гг. философ и историк культуры Э. Ю. Соловьев в кн. «Прошлое толкует нас». (Стоит обратить внимание на то, как в его описании возникает слово «массовый» – в значении простейшей из форм человеческих ассоциаций, а также в значении множеств, характеризуемых сходством, однотипностью поведения людей (далее цитируем с сокращениями, выделяя курсивом слово массовый): «Немецкое земледелие было подорвано./…/Прекратили свое существование целые отрасли ремесла. За каждым недородом следовал массовый голод./…/. Убийства, голод, эпидемии и, наконец, вызванная войной массовая эмиграция почти вдвое сократили население Германии. Немецкие университеты. еще недавно лучшие в Европе, почти прекратили свою деятельность. Повсеместно закрывались церковно-приходские школы. Богатые библиотеки и художественные собрания были либо уничтожены, либо вывезены из страны. Война, наконец, привела к массовой деморализации и росту преступности». Современный автор свободно пользуется термином «массовый» там, где его исторические предшественники выражались иначе. «Бедствия в Германии, – писал по тому же поводу выдающийся немецкий поэт, драматург и теоретик искусства Фридрих Шиллер (1759-1805), – достигли столь крайнего предела, что миллионы языков молили лишь о мире, и самый невыгодный мир казался им благодеянием небес».
Опыт Шиллера, мыслителя эпохи Нового времени, склоняет его относиться ко множеству людей как арифметической сумме индивидов. Шиллер видит в любом множестве не массу, но сумму индивидов. Каким бы большим не было число людей, переживавших историческую сходную судьбу, каждый человек, с этой точки зрения, неповторим, он приходит в общую беду своим путем и уходит из нее, если может, тоже один, на собственный страх и риск. Общая судьба, ставшая единой для множества и превратившая множество людей в их многочисленное единство, массу, действующую как один исторический субъект – такого еще ни в опыте, ни в сознании Шиллера и его современников не было и быть не могло. Исторический опыт коллективного действия масс сложился сначала в ходе Великой французской революции (1789-1799 гг.) и был многократно умножен социальными конфликтами, революциями и войнами XIX и XX веков. Только под влиянием этого нового опыта слово «масса» («массовый») приобрело широкое употребление, стало едва ли не ключевым для характеристики социальных явлений и событий новейшей эпохи: это привычные нам массовые зрелища, массовое искусство, массовые издания и массовые коммуникации, массовый спрос и массовое производство, массовые увлечения и места массового отдыха, массовые конфликты и оружие массового уничтожения массовые страхи и массовые ликования, массовые протесты и другие массовые акции и т. п. Нет смысла пытаться перечислить все.
Эпоха, когда множества стали постоянно выступать в качестве коллективных единств, получила имя «века масс» или «века толп».
